Образ А. П. Чехова в прозе И. С. Шмелева

НАСЛЕДИЕ 
И.С.ШМЕЛЕВА: 
ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ 
И ИЗДАНИЯ

Печатается по решению 
Ученого Совета ИМЛИ им. А.М. Горького РАН

Редакционная коллегия: 
Спиридонова Л.А. (ответственный редактор); 
Быстрова О.В.;
Каскина Ю.У.

Рецензенты: 
Д.ф.н. Азаров Ю.А. 
Д.ф.н. Терехина В.Н.

Сборник составлен из докладов, заслушанных на Международных научных «Шмелевских чтениях» 2003 и 2005 годов в 
ИМЛИ им. А.М.Горького РАН. В них на новом методологическом уровне, с привлечением новых архивных материалов ставятся и решаются основные проблемы изучения и издания 
творческого наследия И.С.Шмелева.

Издание подготовлено при финансовой поддержке 
Российского Гуманитарного Научного Фонда (РШФ), 
проект № 06-04-00116А.

© ИМЛИ им. А.М.Горького РАН 
© Отдел изучения и издания 
М.Горького
ISBN 978-5-9208-0280 
© Спиридонова Л.А.

Суматохина Л.В. 
{Москва, МШУ)

ОБРАЗ А.П.ЧЕХОВА 
В ПРОЗЕ И.С.ШМЕЛЕВА

А.П.Чехов в жизни и творчестве И.С.Шмелева сыграл особую 
роль. Среди великих русских писателей, творчество которых становится предметом шмелевских детских воспоминаний («Как мы открывали Пушкина», «Как я узнавал Толстого»), лишь Чехов предстает во всей полноте своего писательского и человеческого облика. 
Незабываемые встречи Шмелева-мальчика с молодым Чеховым 
описаны в рассказе «Как я встречался с Чеховым».
Чехов воспринимался Шмелевым как человек и писатель редкой 
душевной чуткости. В «Солнце мертвых» Чехов упоминается как 
идеал, бесконечно далекий от описываемой страшной реальности: 
«Я вспоминаю Чехова... “Небо в алмазах”! Как бы он, совесть чуткая, 
теперь жил?! Чем бы жил?!» (1, 600).
В рассказе «Как я встречался с Чеховым» его появление преображает людей; в грубоватом подростке Женьке Пиуновском он открывает мечтательную нежность, прозревает его героическое будущее, в 
«прыщавом Кривоносом» — имитаторский талант, в Ване Шмелеве — страсть к книгам. Не случайно мальчики в упомянутом рассказе 
так напряженно разыскивают на свадьбе знакомого писателя, чувствуя, что в его присутствии все приобретает иной смысл. Подчеркнуто 
выделено курсивом местоимение «он», когда речь идет о Чехове.
Стилистический камертон шмелевского рассказа «Как я встречался с Чеховым» — ранние юмористические рассказы Чехова. Об 
этом с присущей Шмелеву искренностью сказано в первой же фразе: 
«Это были встречи веселые, в духе рассказов Антоши Чехонте» (2, 
309). Чеховское остроумие, иронический взгляд на людей и события, 
каламбуры, игра словами сливаются с мягким, нежным юмором — 
непременной составляющей шмелевских детских воспоминаний.
«Чехов был тогда еще А. Чехонте, а я — маленьким гимназистом»,— пишет Шмелев (2, 309). Можно с большой точностью назвать время действия (лето, потом зима 1885 г.). Указание на него содержится в самом в рассказе: «Но я нисколько не врал, а мне, действительно, через десять месяцев должно было исполниться тринадцать» (2, 318-319). В тексте упоминаются как свежие литературные 
новости рассказ «В бане», первая часть которого опубликована в

5 — 1664

«Осколках» 9 марта 1885 г.^ сборник «Сказки Мельпомены», вышедший в свет в 1884 г.^
Шмелев старательно соединяет художественный мир своих вос- 
поминаний-миниатюр, составивших рассказ, с художественным миром Чехова.
Названия всех трех частей рассказа Шмелева сознательно ориентированы на чеховский стиль, краткий, точный, лаконичный («За 
карасями»: «Книжники... но не фарисеи»; «Веселенькая свадьба»). 
Вторая и третья части озаглавлены фразами, которые в воссозданных Шмелевым диалогах произносит Чехов, то есть представляют 
собой прямую чеховскую цитату.
Размышлениями и воспоминаниями о чеховских рассказах завершается каждая из трех частей рассказа И.С.Шмелева: 1) «Я теперь 
вспоминаю из его рассказов,— “Монтигомо, Ястребиный Коготь...” — 
так, кажется?...» (2,313); 2) «Много после мне вспоминалось,— отражение снов как будто,— когда я читал Чехова: вспоминалось в словечках, в черточках, что-то знакомое такое» (2, 321); 3) «Многое он 
видел. Думал ли я тогда, что многое и я увижу — “веселенького”,— 
свадеб, похорон, всего» (2, 329).
Дважды в рассказе Шмелева толкуется псевдоним молодого Чехова: в версии Сашки Веревкина — «он пишет в “Будильнике” про 
смешное,— здорово может прохватить! — а подписывается, для смеха, — Антоша Чехонте» (2, 312); и с точки зрения о. дьякона: «И что 
же оказывается: братец ихнего надзирателя Чехова, какое совпадение! Но подписывается из скромности — А.Чехонте» (2, 314).
Шмелев насыщает рассказ деталями, мотивами, сюжетами, связанными с личностью и творчеством Чехова. К ним следует отнести 
типичные сюжеты ранних чеховских рассказов. Например, на рыбной ловле происходит действие рассказов Чехова «Дочь Альбиона», 
«Налим», «Злой мальчик». В последнем рассказе в душе персонажей, застигнутых «злым мальчиком» Колей за поцелуем, азарт рыбаков соперничает с любовным пылом; так отчасти предсказывается финал этого рассказа, который И.Н.Сухих охарактеризовал как 
«психологический парадокс»^: «И потом оба они сознавались, что за 
все время, пока были влюблены друг в друга, они ни разу не испытывали такого счастья, такого захватывающего блаженства, как в те 
минуты, когда драли злого мальчика за уши»^. «Увлечение Чехова 
ловлей карасей упомянуто и В.А.Гиляровским в его книге “Москва 
и москвичи”»^.
К «чеховским» сюжетам, встроенным Шмелевым в художественную структуру рассказа «Как я встречался с Чеховым», сл5дует отнести и сюжет свадьбы. Мотив грубой примитивной корысти, атмосфера постепенно назревающего скандала, наивное желание персонажей «не ударить в грязь лицом» — все это словно бы переходит в 
третью часть рассказа Шмелева из чеховских сатирических произведений. Скорняк по прозвищу «Выхухоль», накрасивший «капиталец» «на кошках под бобра» (2, 322), невольно ассоциируется с чеховским «хамелеоном».
Водевиль «Свадьба», написанный Чеховым в 1889 г. по мотивам 
рассказов 1884 г. «Брак по расчету» и «Свадьба с генералом»®, упоминается в монологе доктора из «Солнца мертвых»: «Помните, у Чехова, в “Свадьбе”, телеграфист-то Ять, “Ъ ”-то эта самая, как рассуждает про электричество и про... какие-то два рубля и жилетку? Вот 
теперь эти самые Яти и получили свое евангелие и “хочут свою образованность показать”» (1, 506).
Следует включить в литературный контекст шмелевского произведения чеховские «детские» рассказы, в первую очередь, рассказ «Мальчики», заключительная фраза которого («Монтигомо Ястребиный Коготь») звучит в финале первой части. Обоим писателям был открыт 
мир детства, воссоздаваемый ими без тени превосходства взрослого 
над ребенком и с добрым, ясным чувством юмора. Сближал их, вероятно, и непростой жизненный опыт взросления, подростковой поры.
«Книжность», поглощенность литературой, роднящая героя и автора рассказа, Чехова и Шмелева, подчеркнута обилием упоминаемых литературных имен и названий: от развлекательно-приключенческой литературы до сакральных текстов; в небольшом рассказе 
Шмелева упоминаются Аксаков, Стивенсон, Луи Буссенар, Тургенев, Диккенс, Майн Рид, Фенимор Купер, Густав Эмар, Мельников- 
Печерский, Загоскин, Надсон, Некрасов, Тургенев и др.
Каждый более или менее значимый персонаж охарактеризован с 
точки зрения своей литературной эрудиции, даже некоторые портретные характеристики даются с учетом подросткового круга чтения: «Старик Фирсанов, высокий, в баках, похожий на лорда Гленар- 
вана, из “Детей капитана Гранта”...» (2, 322). «Иван Глебыч <...> перед молодым, красавец: высокий, волосы так, назад — как Рославлев 
у Загосткина» (2, 326).
Наиболее напряженным этот литературный контекст становится 
во второй главе «Книжники... но не фарисеи», где Ваня Шмелев с честью проходит испытание на книжную эрудицию. Евангельская цитата в заглавии этой части не случайна. Шмелев показывает Чехова как 
человека, близкого ему, уже взрослому, духовно, религиозно, как человека православной культуры: «Я переглядел стопочку; ничего интересного, это я читал — про святых. Уже много после я понял, что было интересного в этих книжечках для него» (2, 321). Таким образом.

Шмелев ориентирует читателя и на поздние чеховские рассказы с религиозной проблематикой: «Святой ночью», «Студент», «Архиерей».
При внешней простоте автобиографического рассказа Шмелева, 
его интертекстуальность обеспечивает сложную повествовательную 
структуру. Чехов в рассказе Шмелева предстает и как персонаж авторских воспоминаний, необыкновенно обаятельный и остроумный 
человек, и как писатель, автор произведений, уже написанных 
(«Сказки Мельпомены», рассказы Антоши Чехонте, например, 
«В бане»), и еще только рождающихся («Мальчики» и др.). Шмелев 
по-своему воссоздает обстановку, атмосферу, из которой появляются персонажи и сюжеты чеховских произведений.
Выстраивая композицию и систему образов своего рассказа, 
Шмелев коснулся узловых проблем поэтики раннего Чехова. Во- 
первых, он тонко уловил оборотную сторону чеховского юмора — за 
ним великая грусть о несовершенстве человеческой жизни.
Эта грустная ирония окрашивает заголовок третьей части шме- 
левского рассказа «Веселенькая свадьба». Шмелевское подробное 
бытописание, в общем-то, чуждо чеховском стилю. Не случайно его 
здесь нет: «Нет его и в малиновой гостиной: старые дамы только, сонно сидят в креслах. Нет его и в ломберной — угловой, и в малой, где 
«прохладительное» для дам... нет и в буфетной...» (2, 325). Чехов появляется на страницах рассказа только когда после «вкусного» описания свадебных столов открывается печальная изнанка человеческой жизни: «И вот я слышу — будто знакомый голос, баском таким: 
“ве-селенькая свадьба!” Возле зеленой двери — он, писатель! В сером 
пиджаке, в пенсне с грустно-усмешливой улыбкой» (2, 329).
Это взаимопроникновение смешного и грустного, комического и 
трагического давно отмечено в чеховедении. «Чехов вовсе не движется от смеха к «серьезности», а показывает их как разные стороны одной и той же реальности»^,— пишет И.Н.Сухих. Исследователь отмечает, что «эмоциональная контрастность» «была результатом сознательного авторского выбора, художественного эксперимента...»®. 
«Серьезное и даже трагическое обнаруживается здесь в “смехе”, а не 
рядом с ним»^.
Вполне серьезно поставлена на страницах шмелевского рассказа 
проблема стиля. В нем явно сопоставлены развлекательные, приключенческие романы и серьезная, глубокая литература. Ни одно 
исследование стиля раннего Чехова не обходится без привлечения к 
анализу шаблонов журнальной юмористики и массовой литературы 
его времени. В ранних произведениях Чехова есть элементы стилизации и пародии на развлекательную литературу («В море», «Шведская спичка», «Драма на охоте» и др.).

Цепкая память Шмелева-подростка удержала эту особенность 
жизненного и литературного стиля Чехова — пародийность. Яркий 
пример — пародийно-ироническая интерпретация замысла будущего 
романа; «погодите, о. дьякон, я такой роман напишу, что не только 
мороз по коже, а у вас во-лосы дыбом встанут!» (2, 314); «Вот когда 
напишу роман — “О чем пела ворона”, тогда и почитаете... это будет 
поинтересней. Есть же роман — “О чем щебетала ласточка”» (2, 320).
Тонко чувствует Ваня Шмелев и его игру литературными стилями в повседневной речи: «А, господа рыболовы... братья-краснокожие!— сказал он с усмешливой улыбкой,— вот где судьбе угодно было столкнуть нас лицом к лицу...— выговорил он особенным, книжным языком» (2, 317).
Серьезное и одновременно шутливо-ироническое отношение Чехова к приключенческим романам и развлекательной беллетристике 
подчеркнуто тем, как легко он включается в игру «в индейцев и эскимосов», попадает в ее стиль, чувствует ее дух, вносит в нее веселье 
и беззаботность. «Вынул портсигар и угощает: “не выкурят ли мои 
краснокожие братья со мною трубку мира?” ... Сели все трое и покурили молча, как всегда делают индейцы. Незнакомец ласково поглядел на нас и сказал горлом, как говорят индейцы: “Отныне мир!”— и 
протянул нам руку. Мы пожали, в волнении. И продолжал: — “Отныне, моя леска — твоя леска, твоя прикормка — моя прикормка,— 
мои караси — твои караси!”— и весело засмеялся». (2, 311-312).
Шмелев создает образ Чехова в чеховском же жанровом и стилистическом ключе. Например, во второй части рассказа перед нами 
серия остроумных сценок-диалогов, иногда, в пересказе других персонажей, напоминающих анекдот: «... взял он финик со стола чай мы 
пить стали... и говорит, скорбно так: “и почему у нас не сажают фиников! А могли бы, и даже на Се-верном Полюсе!” Тут все заинтересовались. Да как же можно, ежели наш суровый климат не дозволяет? А он пенсне надел, лицо такое вдумчивое, и говорит: “Очень просто, послать туда... секретаря консистории или хорошего эконома! 
Никто лучше их не сумеет нагреть — !! — местечка!..”. В лоск положил всех, животики надорвали». (2, 315).
Роднит чеховский и шмелевский стили любовь к веселой игре со 
значениями слов. Так, шутливо обыгрывается место действия первой части рассказа «За карасями» пруды в 1У[ещанском саду, при IVIe- 
щанском училище. Чехов «... говорит Кривоносому, прыщавому, с 
усмешкой: “меща-не, караси у вас, сразу видно!” А Кривоносый спрашивает, почтительно: “это в каком же смысле... в !У[ещанском пруду- 
с?” А тот смеется, приятно так: “благородный карась любит ловиться в мае... а эти, видно, Аксакова не читали”» (2, 310).

В увлекательную игру превращает Чехов и своеобразный тест на 
эрудицию, спрашивая Ваню о романе Мельникова-Печерского «На 
небесах» (после упоминания «В лесах» и «На горах») или задавая библиотекарю вопрос: «А есть у вас известная книга, Дроздова-Пере- 
пелкина... “Галки, вороны, сороки и другие певчие птицы”?» (2, 320).
Сам же Шмелев подчеркнуто выделяет в тексте рассказа слово 
«брат», играя с рядом его значений. Сначала обаятельный незнакомец 
назвал мальчиков «краснокожими братьями»; затем, пишет Шмелев, 
«пришел Сашка Веревкин и рассказал, что незнакомец — брат надзирателя Чехова» (2,312); наконец, автор, с высоты прожитых лет, взволнованно комментирует: «наш “бледнолицый брат” был, по истине, нашим 
братом в бедной и неуютной жизни и старался ее наполнить» (2,313).
Эта игра со значениями слова продолжается и во второй части 
рассказа: «за столиком у окна сидят надзиратели без сюртуков и... 
наш “бледнолицый брат”!— брат надзирателя Чехова» (2, 315-316); 
«Чехонте, “бледнолицый брат”, просит еще что-нибудь» (2, 316); «В 
высоком молодом человеке с открытым лицом, в пенсне, мы узнаем 
“брата-бледнолицего” <...> замечательные ваши пироги, подовые... — 
говорит “брат” <...> Приходит русобородый Радугин <...> и еще высокий худощавый надзиратель, брат “бледнолицего”, и начинают выбирать книги» (2,317). Так полушутливо-полусерьезно подчеркнута 
идея братства людей, простое и непосредственное проявление которого Ваня Шмелев и Женька Пиуновский впервые почувствовали в 
молодом писателе Антоше Чехонте.
Мы видим в рассказе Шмелева сознательную настройку авторского голоса и стиля на стиль раннего Чехова, органичное включение ряда его элементов в собственное повествование. Рассказ Шмелева построен так, что каждая его строчка вызывает цепь ассоциаций, чувство узнавания когда-то прочитанного и глубокое доверие к 
авторскому слову.

ПРИМЕЧАНИЯ 

* Чехов А Л . Собрание сочинений; В 15 т. М., 1999. Т. 4. С. 362. 

2 Там же. Т. 1.С. 17.

^ Сухих И.Н. Проблемы поэтики Чехова. Л., 1987. С. 50.

Чехов А Л . Собр. соч. Т.2. С. 32.

5 Сорокина. С. 27.

® Чехов А.П. Собр. соч. Т. 12, С. 373.

’ Сухих И.Н. Проблемы поэтики Чехова. С. 47.

® Там же.

® Там же. С. 50.