Разговор о науке

Л.Н. Толстой  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

РАЗГОВОР О НАУКЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

РАЗГОВОР О НАУКЕ 

(1875--1876 гг.) 

4 июня. Николай Николаевич был позван к соседу. Очевидно, 
сосед Ив. П. Б., считая Николая Николаевича за умного и ученого 
человека, особенно дорожил в этот раз посещением моего принципала, потому что хотел свести его с приезжим профессором 
Истории из Москвы. Он умолял не отказать. Как люди (глупые), 
ничтожные, И.П. находил наслаждение слушать, плохо понимая 
беседу умных людей. Мы поехали. Профессор с бородой за обедом был посажен с Николаем Николаечем рядом и хозяева, очевидно, их сводили. Николай Николаевич по своему добродушию, 
хотя и лучше всякого другого видел смешную сторону этого турнира перед галереей, как он это называет, чтобы не обмануть 
ожидания хозяев, готов был вступить в спор и задирал Профессора, тем более, что около обеда он всегда спорит, но Профессор 
отмалчивался, как мне казалось, с презрением. Профессор был 
один из тех молодых ученых, которые говорят охотно: ничего не 
поделаешь, развитой барин, мне живется, честно и. т. д. Но лицо 
умное, твердое и спокойное. Видно, чувствует ferre a glace (хорошо подкованным), особенно --по своему предмету. После обеда 
начался спор об Истории, о законе прогресса. 
Николай Николаевичъ говорил, что закон прогресса, который 
есть единственная руководительная нить истории, никак не доказан и более чем сомнителен. 
-- Как же, - повторил он несколько раз, --закон прогресса для 
всемирной истории, а 9/10 рода человеческого: Китай, Азия, Африка, идут по обратному закону. 
Профессор отвечал, что закон прогресса видится во всех народах исторических, и что наука до неисторических народов не 
имеет дела. 
Николай Николаевич замялся и сконфузился. - 
-- Так вы и знать не хотите про них? 
Профессор: -- Они не входят в область науки. - 
Николай Николаевич замолчал. - 
Мы ехали домой и тут, дорогой, esprit de l'escalier Николая 
Николаевича, (как он называет свои суждения о впечатлениях 
дня), особенно разыгрался. И я запомнил и записывал этот «ум 

2 

лестницы», потому что выражения его мне кажутся замечательными 
-- Не принадлежит науке, не в области науки, --повторил он 
мне слова Профессора. -- Вы слышали наш спор? 
-- Да, отчасти. - 
-- Заметьте, что забавно, -- сказал он мне, с своей кроткой умной улыбкой. -- Забавно то, что в истории только и интересна философская мысль истории. Т. е. закон, по которому она живет, который они нашли в истории. Что мне за дело, кого завоевал Аннибаль или какие у Людовика XIV были любовницы. Мне интересен закон, т. е., что из этого выходить А он говорить: закон 
прогресса. И когда я хочу проверять этот закон, он говорит: проверяй его только по нашей науке, которая и основана на этом законе. Т. е., я спорю, что в этой десятине нет 40 саженъ, он говорит: смиряй не своим, а моим саженем --ровно 40 саженъ. Я сам 
мерял. Они говорят, прежде чем спрашивать, годна ли наука, они 
говорят: поверь науке, изучай ее; точно также как религиозные 
миссионеры. Изучи, работай над ней, посвяти ей годиков 10, 
пусть у тебя волоса за ней повылезут, тогда не усумнишься. И 
правда, не усумнишься, потому что жалко тебе будет потраченных на нее трудов и годов. 
Он уж не может со мной согласиться. Ему надо отречься от 10 
лет трудов. Избави его Бог. 
Но главное то, что этот прием -- не возражения, а устранения 
спора, недавно выдуман во всех науках и очень ловок. Главный 
интерес состоит именно в ее философском значении, т. е., мне 
хочется знать, какие истины доказывает история, что же выходит 
из того, что были Пуническия и такие то войны, и такие то законы. Мне хочется знать, что же выходит из того, -- что нерв возвратно действует, и сахар вырабатывается в печени, и теория 
уголовного права такая и такая то. 
Я спрашиваю: что же, совершенствуется или нет человечество, 
бессмертна ли Душа, справедлива ли смертная казнь и. т. п. Мне 
говорят: vous etes hors la question, cela n'est pas du domaine de la 
science (вы выходите за пределы вопроса, это не принадлежит к 
области науки). Точно как на публичном заседании общества, на 
котором разговаривают о том, когда дать обед, и неосторожный 
член неловко спрашивает о том, что сделало общество. «Вы вне 
вопроса, вы вне науки». 

3 

Прежде каждая наука не отстраняла от себя философских вопросов, связанных с нею; теперь История прямо говорит, что вопросы о назначении человечества, о законах его развития--вне 
науки. Физиология говорит, что она знает ход деятельности нервов, но вопросы о свободен или несвободе человека--вне ее области. Законоведение говорит, что оно знает историю происхождения таких и таких то постановлений, но что вопрос о том, в какой мере эти постановления отвечают нашему идеалу справедливости, находится вне ее области, и т. д. Еще хуже -- медицина говорить: эта ваша болезнь вне науки. Так на черта ли мне ваши 
науки? Я лучше буду в шахматы играть. Единственная законность их только в том и состоит, что они должны отвечать мне на 
мои вопросы. А вы все учитесь для того, что весело учиться; хотя 
знаешь, что ничему не выучишься. 
-- Так как же быть? -- спросил я. 
-- Да также. В этом никто не виноват. Это бессилие знания, -- 
это запрещение человеку вкушения плода от древа познания добра и зла есть неизменное свойство человечества. Только так и говорить надо. Гордиться не надо. Чем мне гордиться, что я буду 
знать до малейшей подробности значения каждого иероглифа, а 
все таки не в силах буду понять значение иероглифической надписи. - 
-- Они надеются понять ее, -- сказал я. 
-- Надеются. Пора понять, что эта надежда живет 3000 исторических лет, и мы на один волос не подвинулись в знании того, 
что справедливость, что свобода, что за смысл человеческой жизни? А в шахматы играть приятное занятие; но гордиться незачем, 
и еще меньше -- презирать тех людей, которые не умеют играть в 
шахматы.