Предисловие к «Крестьянским рассказам» С.Т. Семенова

Л.Н. Толстой  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ПРЕДИСЛОВИЕ  
К «КРЕСТЬЯНСКИМ 
РАССКАЗАМ»  
С.Т. СЕМЕНОВА 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ПРЕДИСЛОВИЕ К «КРЕСТЬЯНСКИМ 
РАССКАЗАМ» С.Т. СЕМЕНОВА 

Я давно уже составил себе правило судить о всяком художественном произведении с трех сторон: 1) со стороны содержания - 
насколько важно и нужно для людей то, что с новой стороны открывается художником, потому что всякое произведение тогда 
только произведение искусства, когда оно открывает новую сторону жизни; 2) насколько хороша, красива, соответственна содержанию форма произведения, и 3) насколько искренно отношение художника к своему предмету, то есть насколько он верит 
в то, что изображает. Это последнее достоинство мне кажется 
всегда самым важным в художественном произведении. Оно дает 
художественному произведению его силу, делает художественное произведение заразительным, то есть вызывает в зрителе, 
слушателе и читателе те чувства, которые испытывает художник. 
И этим-то достоинством в высшей степени обладает Семенов. 
Есть известный рассказ Флобера, переведенный Тургеневым, - 
«Юлиан Милостивый». Последний, долженствующий быть самым трогательным, эпизод рассказа состоит в том, что Юлиан 
ложится на одну постель с прокаженным и согревает его своим 
телом. Прокаженный этот - Христос, который уносит с собой 
Юлиана на небо. Все это описано с большим мастерством, но я 
всегда остаюсь совершенно холоден при чтении этого рассказа. Я 
чувствую, что автор сам не сделал бы и даже не желал бы сделать 
того, что сделал его герой, и потому и мне не хочется этого сделать, и я не испытывал никакого волнения при чтении этого удивительного подвига. 
Но вот Семенов описывает самую простую историю, и она 
всегда умиляет меня. В Москву приходит деревенский парень искать места и по протекции земляка-кучера, живущего у богатого 
купца, получает тут же место помощника дворника. Место это 
прежде занимал старик. Купец, по совету своего кучера, отказал 
этому старику и на место его принял молодого парня. Парень 
приходит вечером, чтобы стать на место, и со двора слышит в 
дворницкой жалобы старика на то, что его без всякой вины с его 
стороны разочли, только чтобы дать его место молодому. Парню 
вдруг становится жалко старика, совестно за то, что он вытеснил 
его. Он задумывается, колеблется и, наконец, решается отказаться от места, которое ему так нужно и приятно было. 

2 

Все это рассказано так, что всякий раз, читая этот рассказ, я 
чувствую, что автор не только желал бы, но и наверное поступил 
бы так же в таком же случае, и чувство его заражает меня, и мне 
приятно, и кажется, что я сделал или готов был сделать что-то 
доброе. 
Искренность - главное достоинство Семенова. Но, кроме нее, у 
него и содержание всегда значительно: значительно и потому, 
что оно касается самого значительного сословия России - крестьянства, которое Семенов знает, как может знать его только крестьянин, живущий сам деревенскою тягловою жизнью. Значительно еще содержание его рассказов потому, что во всех главный интерес их не во внешних событиях, не в особенностях быта, 
а в приближении или в отдалении людей от идеала христианской 
истины, который твердо и ясно стоит в душе автора и служит ему 
верным мерилом и оценкой достоинства и значительности людских поступков. 
Форма рассказов совершенно соответствует содержанию: она 
серьезна, проста, подробности всегда верны: нет фальшивых нот. 
В особенности же хорош, часто совершенно новый по выражениям, но всегда безыскусственный и поразительно сильный и образный язык, которым говорят лица рассказов. 
23 марта 

ПРЕДИСЛОВИЕ К АЛЬБОМУ: «РУССКИЕ 
МУЖИКИ» И. ОРЛОВА 

«Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а 
бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить». 
(Мф. X. 28) 
Прекрас 1000 ное дело - издание альбома картин Орлова. Орлов мой любимый художник, а любимый он мой художник потому, что предмет его картин - мой любимый предмет. Предмет 
этот - это русский народ, - настоящий русский мужицкий народ, 
не тот народ, который побеждал Наполеона, завоевывал и подчинял себе другие народы, не тот, который, к несчастью, так скоро 
научился делать и машины, и железные дороги, и революции, и 
парламенты со всеми возможными подразделениями партий и 
направлений, а тот смиренный, трудовой, христианский, кроткий, 

3 

терпеливый народ, который вырастил и держит на своих плечах 
все то, что теперь так мучает и старательно развращает его. 
И любим-то мы с Орловым в этом народе одно и то же, любим 
в этом народе его мужицкую смиренную, терпеливую, просвещенную истинным христианством душу, которая обещает так 
много тем, кто умеет понимать ее. 
Во всех картинах Орлова я вижу эту душу, которая, как в ребенке, носит еще в себе все возможности и главную из них - возможность, миновав развращенность и извращенность цивилизации Запада, идти тем христианским путем, который один может 
вывести людей христианского мира из того заколдованного круга 
страданий, в котором они теперь, мучая себя, не переставая, кружатся. 
Вот в курной избе на соломенной постели умирающая женщина. Смертная свеча вложена в ее холодеющие руки, над нею с 
торжественным, покорным спокойствием стоит муж и подле него 
в одной рубашонке плачущая худенькая старшая дочка. Бабка успокаивает раскричавшегося в подвесной люльке новорожденного. Соседки гуторят у двери. Картина эта производит на меня одновременно чудесное, возвышающее впечатление умиленной жалости и, вместе с тем, как ни странно сказать, зависти к той святой бедности и отношению к ней, которые изображены в ней. 
Такое же возвышающее впечатление сознания великой духовной силы народа, к которому имеешь счастье принадлежать, хоть 
не жизнью, а породой, производят на меня и другие две одного 
же характера, всегда глубоко трогающие меня картины: «Переселенцы» и «Возвращение солдата». 
Не говоря уже о том, что картина отъезда переселенцев, прощающихся с остающимися, значительна по содержанию своему, 
в живых образах представляя нам все то, что, несмотря на все 
представляемые ему трудности и правительством и земельными 
владельцами, совершает русский народ, заселяя и обрабатывая 
огромнейшие пространства, - картина эта особенно трогательна 
по лицам не одного только чудного старика на первом плане, но 
всех этих полных движения и жизни лиц, как возбужденных отъезжающих, так и недоумевающих остающихся. 
Вторую же картину возвратившегося солдата я особенно люблю. Промаявшись года на чужбине, в тяжелой, чуждой его душе 
солдатской службе, Пахом или Сидор, покорный сын, любящий 
муж, здоровый работник, дорвался, наконец, до свободы, до до
4 

му. И что же в доме? Еще не доехав до дома, ему уже все рассказали. Матрена его без него прижила ребенка. 
И вот первое свидание: жена на коленях перед мужем, ребенок 
- улика - тут же. Свекровь - бабьи счеты - подуськивает сына, поминая, как она говорила: смотри, Матрена, придет муж... Но старик, еще полный того христианского духа милосердия, прощения 
и любви, которым жил и живет в своих лучших представителях 
русский народ, перебивает визгливую речь старухи и поминает о 
том, что прекращает все счеты, все обиды, все злобы, - поминает 
о боге, и все счеты кончены и все развязано. 
Как ни больно сыну, как ни чувствует он себя оскорбленным, 
как ни хотелось бы ему выместить жене за свой стыд, он - сын 
отца, и тот же дух божий, дух милосердия, прощения, любви живет в нем, и дух этот пробуждается, и он - в своем столь чуждом 
испытываемому им чувству солдатском мундире - махает рукой и 
испытывает умиленную радость прощения. 
- Бог простит, вставай, Матрена. Буде. 
Так же важны и прекрасны и остальные шесть картин. Я отделил эти шесть картин от первых трех только потому, что, кроме 
одинаковых черт, общих всем картинам, 1000 в этих представлены еще в живых образах те соблазны, то развращение, с которыми приходится бороться христианской душе русского народа и с 
которыми она еще борется и не поддается. 
Картины эти особенно привлекательны именно тем, что выражают эту борьбу, не решая вопроса о том, на чьей стороне будет 
победа. Пойдет ли весь народ по тому пути душевного и умственного разврата, на который зовет его так называемая интеллигенция, желая сделать его подобным себе, или удержится на тех 
христианских основах, которыми он жил и в огромном большинстве живет еще до сих пор. 
Картины этого рода, во-первых, та, где староста, придя в обед 
за податями к одинокому бедняку, только что пришедшему с работы, стоит над ним, дожидаясь ответа. Ответ дает только старик, 
независимо от всяких соображений о государственных необходимостях, говоря о боге и о грехе обирания трудящегося, еле-еле 
кормящего свою семью работника. Особенно трогательны на 
этой картине, кроме самого хозяина, покорно опустившего голову, хозяйка, стоящая над только что собранным столом, от которого их всех оторвали, и ребенок, с недоумением и сочувствием 
смотрящий на разгорячившегося деда. 

5 

Таковы и остальные пять картин этого разряда, изображающие 
борьбу добра со злом, в котором со стороны зла уже участвуют 
начинающие развращаться и вполне развращенные люди из народа. 
Такова картина «Недоимка», изображающая продажу у вдовы 
кормилицы детей коровы. Богатый деревенский кулак покупает, 
старшина продает, писарь записывает. 
Таковы же полная содержания картина изловления вдовы, 
кормящейся корчемством и тем нарушающей доход казны, и замечательная и по живописи, и по тонкости и точности выражения 
мысли, и по верности типов - освящение монополии. Такова же 
отвратительная по содержанию картина телесного наказания. 
Во всех этих картинах, кроме того верного изображения не 
испорченного еще русского народа, которое составляет главное 
содержание всех картин, изображены представители и той части 
этого народа, которая, развратившись уже сама, ради своих выгод 
хочет развратить своих еще не развращенных братьев. Староста, 
пришедший за податями к недоимочному крестьянину, еще не 
потерял связи со своими братьями и, очевидно, страдает за собрата и за свое участие в этом деле. Отъевшийся же старшина в картине, где уводят корову, уже совершенно спокойно исполняет 
свою жестокую обязанность; и, только заботясь о своей выгоде, 
покупает корову кулак. В картине изловления корчемницы и 
урядник, и старшина, и писарь, уже не смущаясь, делают свое дело и даже одобрительно смотрят на ловкость ряженого. Только 
старик, представитель души народа, нарушает это общее удовольствие своим смелым словом. В картине монополии, не говоря уже о толстом, огорченном лишением своей торговли кабатчике, поразителен мужик, так явно лицемерно крестящийся на иконы, и тот оборванец, который несвоевременно лезет в дверь того 
заведения, которое довело его до его положения и так успешно 
развратило и развращает ради барышей казны большую часть народа. 
То же и в картине телесного наказания. Все лица, кроме молящегося за грехи людей старика и недоумевающего перед жестокостью людей мальчика, уже доведены до того, что делают 
свое постыдное дело как что-то нужное и должное. 
Последняя же картина, в себе одной выражающая все то, что 
сказано в этих шести, особенно и сильна и страшна тем, что самым простым и понятным способом изображает то, что лежит в 

6 

основе того развращения, которому подвергается народ, и ту 
главную опасность, которая предстоит ему. 
- Ступай, ступай, бог подаст, - говорит девушка, отказывая 
нищей, видишь, батюшка тут. 
Да, это ужасная картина. 
Сила народа в наибольшей истинности его религиозного, руководящего его поступками, понимания законов жизни. Я говорю 
«наиболее истинном» потому, что вполне истинного религиозного понимания законов жизни, как и вполне истинного понимания 
бога никогда не может быть у челове 1000 ка. Человек только все 
больше и больше приближается к тому и другому. 
И такое наиболее, по нашему времени, истинное религиозное 
понимание жизни было и есть еще у русского безграмотного, 
мудрого и святого мужицкого народа. И вот, с разных сторон, со 
стороны суда, податей, солдатства, винной отравы для государственного дохода, его окружают ужасными соблазнами и самым 
страшным из них - религиозным соблазном, вследствие которого 
церковь и ее служители важнее милосердия, любви к брату. 
Все это изображено в картинах Орлова. И потому мне кажется, 
что я не напрасно люблю их. 
Картины эти указывают нам на ту опасность, в которой находится теперь духовная жизнь русского народа. 
А понять опасность там, где не видал ее, уже шаг к избавлению от нее. 
26 июня 1908 

ПРЕДИСЛОВИЕ К РАССКАЗУ В. С. МОРОЗОВА 
«ЗА ОДНО СЛОВО» 

Рассказ этот написан любимейшим моим учеником первой 
моей школы 1862 года, тогда милым 12-летним Васькой Морозовым (О нем я писал в 1862 г. в статье: «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?», помещенной в IV томе полного собрания моих сочинений. 
(Примеч. Л. Н. Толстого.)), теперь уважаемым 60-летним Василием Степановичем Морозовым. 
Как тогда мне были особенно дороги в милом мальчике его 
чуткость на все доброе, его сердечность и, главное, всегдашняя 
искренность и правдивость, так и теперь мне особенно понрави
7 

лись те же черты в этом простом рассказе, так ярко отличающемся своей правдивостью от большинства литературных писаний. 
Чувствуешь, что тут нет ничего придуманного, сочиненного, а 
рассказано то, что именно так и было, - выхвачен кусочек жизни, 
и той именно русской жизни с ее грустными, мрачными и дорогими, задушевными чертами. 
Думаю, что я не подкуплен моей привязанностью к сочинителю и что читателям рассказ полюбится так же, как и мне. 
18 июля 1908 г. 

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ А.И. ЭРТЕЛЯ 
«ГАРДЕНИНЫ» 

К издаваемому полному собранию сочинений покойного 
Александра Ивановича Эртеля меня просили написать несколько 
слов о его сочинениях. 
Я очень рад был этому случаю перечесть «Гардениных». Несмотря на нездоровье и занятия, начав читать эту книгу, я не мог 
оторваться, пока не прочел всю и не перечел некоторых мест по 
нескольку раз. 
Главное достоинство, кроме серьезности отношения к делу, 
кроме такого знания народного быта, какого я не знаю ни у одного писателя, кроме сильной, часто как будто не сознаваемой самим автором, любви к народу, который он иногда хочет изображать в темном свете, - неподражаемое, не встречаемое уже нигде 
достоинство романа, это удивительный по верности, красоте, 
разнообразию и силе народный язык. 
Такого языка не найдешь ни у старых, ни у новых писателей. 
Мало того, что народный язык его верен, силен, красив, он бесконечно разнообразен. Старик дворовый говорит одним языком, 
мастеровой другим, молодой парень третьим, бабы четвертым, 
девки опять иным. У какого-то писателя высчитали количество 
употребляемых им слов. Я думаю, что у Эртеля количество это, 
особенно народных слов, было бы самое большое из всех русских 
писателей, да еще каких верных, хороших, сильных, нигде, кроме 
как в народе, не употребляемых слов. И нигде эти слова не подчеркнуты, не преувеличена их исключительность, не чувствуется 
того, что так часто бывает, что автор хочет щегольнуть, удивить 

8 

подслушанными им словечками. Эртелю, кажется, более естественно говорить народным, чем литературным языком. 
Читая народные сцены Эртеля, забываешь, что читаешь сочинителя, - кажется, что живешь с народом; видишь не только все 
слабости этого народа, но и все те, превосходящие в бесчисленное число раз эти слабости, его достоинства, главное - его нетронутую и до сих пор, не революционную, а религиозную силу, на 
которую одну можно теп 1000 ерь в России возлагать свои надежды. 
И потому, для того, кто любит народ, чтение Эртеля большое 
удовольствие. Для того же, кто хочет узнать народ, не живя с 
ним, чтение это самое лучшее средство. Для того же, кто хочет 
узнать язык народный, не древний, которым уже никто не говорит, и не новый, которым, слава богу, говорят еще не многие из 
народа, а тот настоящий, сильный, где нужно - нежный, трогательный, где нужно - строгий, серьезный, где нужно - страстный, 
где нужно - бойкий и живой язык народа, которым, слава богу, 
еще говорит огромное большинство народа, особенно женщины, 
старые женщины, - тому надо не читать, а изучать народный язык 
Эртеля. 
Ясная Поляна. 
4 декабря 1908. 

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ В. ФОН ПОЛЕНЦА 
«КРЕСТЬЯНИН» 

В прошлом году мой знакомый, вкусу которого я доверяю, дал 
мне прочесть немецкий роман «Бютнербауэр» фон Поленца. Я 
прочел и был удивлен тому, что такое произведение, появившееся года два тому назад, никому почти не известно. 
Роман этот не есть одна из тех подделок под художественные 
произведения, которые в таком огромном количестве производятся в наше время, а настоящее художественное произведение. 
Роман этот не принадлежит ни к тем, ее представляющим никакого интереса описаниям событий и лиц, искусственно соединенных между собою только потому, что автор, выучившись владеть 
техникой художественных описаний, желает написать новый роман; ни к тем, облеченным в форму драмы или романа, диссертациям на заданную тему, которые также в наше время сходят в 

9 

публике за художественные произведения; не принадлежит и к 
произведениям, называемым декадентскими, особенно нравящимся современной публике именно тем, что, будучи похожими 
на бред безумного, они представляют из себя нечто вроде ребусов, отгадывание которых составляет приятное занятие и вместе с 
тем считается признаком утонченности. 
Роман этот не принадлежит ни к тем, ни к другим, ни к третьим, а есть настоящее художественное произведение, в котором 
автор говорит про то, что ему нужно сказать, потому что он любит то, про что говорит, и говорит не рассуждениями, не туманными аллегориями, а тем единственным средством, которым 
можно передать художественное содержание: поэтическими образами, - и не фантастическими, необыкновенными и непонятными образами, без внутренней необходимости соединенными 
между собой, а изображением самых обыкновенных, простых лиц 
и событий, связанных между собою внутренней художественной 
необходимостью. 
Но мало того, что роман этот есть настоящее художественное 
произведение, он еще и прекрасное художественное произведение, соединяющее в себе в высокой степени все три главные условия настоящего хорошего произведения искусства. 
Во-первых, содержание его важно, касаясь жизни крестьянства, то есть большинства людей, стоящих в основе всякого общественного устройства и переживающих в наше время, не только в 
Германии, но и во всех европейских странах, тяжелое изменение 
своего векового, древнего устройства. (Замечательно, что почти в 
одно время с «Бютнербауэром» вышел очень недурной, написанный на ту же тему, хотя и гораздо менее художественный, французский роман Rene Bazin «La terre qui meurt» (Рене Базен «Умирающая земля»).) 
Во-вторых, роман этот написан с большим мастерством и прекрасным немецким языком, особенно сильным, когда автор заставляет говорить свои лица грубым, мужественным рабочим 
платдейч. 
И, в-третьих, роман этот весь проникнут любовью к тем людям, которых автор заставляет действовать. 
В одной из глав описывается, например, как, после проведенной в пьянстве с товарищами ночи, муж уже утром возвращается 
домой и стучится в дверь. Жена выглядывает в окно, узнает его, 
осыпает его бранью и нарочно медлит впустить. Когда же она, 

10