Материалы к истории императора Александра I и его эпохи, собранные Н. К. Синягиным. Выпуск 1. Иконография


МАТЕР1АЛЫ КЪ ИСТ0Р1И ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА I И ЕГО ЭПОХИ, СОБРАННЫЕ Н. К. СИНЯГИНЫМЪ.




I Ч о I

ВЫПУСКЪ I.





                ИКОНОГРАФ1Я.





АЛЕКСАНДРЪ I.


Императрица ЕЛИСАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА. - Императрица МАР1Я ОЕОДОРОВНА. -Цесаревичъ КОНСТАНТИНЕ ПАВЛОВИЧЕ. - Вел. Кн. АННА ОЕОДОРОВНА. -Княгиня ЛОВИЧЕ. —
Вел. Кн. НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧЕ. - Вел. Кн. АЛЕКСАНДРА ОЕОДОРОВНА. — Вел. Кн. МИХАИЛЕ ПАВЛОВИЧЕ. —Вел. Кн. ЕЛЕНА ПАВЛОВНА.Вел. Кн. АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА. — Вел. Кн. ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА. — Вел. Кн. ОЛЬГА ПАВЛОВНА. — Вел. Кн. АННА ПАВЛОВНА. Вел. Кн. МАР1Я ПАВЛОВНА.—Вел. Кн. ЕЛЕНА ПАВЛОВНА.







ПОРТРЕТЫ. — ИСТОРИЧЕСКИ КАРТИНЫ. — КАРРИКАТУРЫ.


ГРАВЮРЫ, ЛИТОГРАФ1И, РИСУНКИ КАРАНДАШЕМЕ И АКВАРЕЛИ.

ПРИЛОЖЕНА ВНЕ ТЕКСТА: ПОРТРЕТЕ РАБОТЫ ДАУ И ПЛАНЕ Г. ПАВЛОВСКА.

ПО ПОВОДУ ИЗДАНЫ.

                                                „Aucune recherche ne doit Stre condamnee des I'abord comme initule ou puerile; on ne sait ce qui en pent sortir, ni quelle valeur elle peut acquerir d’un point de vue plus avance".
      Задуманное мною издаше подробнаго описашя н’Ькоторыхъ отд'Ьловъ моего собрашя книгъ и гравюръ, по выработанному плану, представляется ц'Ьлесообраз-нымъ разделить на нисколько выпусковъ, каждый изъ коихъ дастъ въ опредЪ-ленномъ, систематическомъ порядке перечислеше литературно-художественнаго матер!ала, могущаго служить подспорьемъ при изученш изв-Ьстныхъ историче-скихъ фактовъ и деятельности связанныхъ съ последними лицъ.
      Первое место въ осуществляемомъ ныне труде отводится сообщешю св-fe-дЪшй объ имеющихся у меня портретахъ и картинахъ изъ жизни Императора Александра Благословеннаго, центральной фигуры героической эпохи Отечественной войны, того величественнаго момента нашего прошлаго, воспоминаше о которомъ черезъ два года займетъ умы и сердца значительнейшей части русскаго общества.
      Я не считаю настоятельно необходимымъ сообщить теперь же всю программу дальн-Ьйшихъ нам-Ьченныхъ къ издаюю выпусковъ уже потому, что лучше больше дать, ч-Ьмъ больше обещать, а сознаше, что челов^къ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, обязываетъ къ т±мъ большей сдержанности относительно плановъ будущаго. Могу сказать только, что второй выпускъ, почти уже подготовленный къ печаташю, отведенъ описашю русскихъ книгъ и статей, освещающихъ эпоху Императора Александра I, причемъ, по возможности, будетъ сообщаться въ общихъ чертахъ содержаше произведешя, коль скоро заглав!е указываема™ труда не даетъ яснаго поняпя о затронутомъ въ немъ вопросе.
      Трепй выпускъ также почти законченъ; въ него войдутъ портреты великаго противника Императора Александра — Наполеона и иллюстращи къ исторш его войнъ съ половиною цивилизованнаго Mipa.
      Какъ ни скромнымъ представляется мне мой трудъ, и каюя бы нападки онъ ни вызвалъ съ той или другой точки зрешя на целесообразность подобнаго рода работъ, я считаю себя въ достаточной мере удовлетвореннымъ, делая маленькое дело, особенно когда вспоминаю вышеприведенную фразу Ренана.

ВВЕДЕН1Е.


      Въ задачи предлагаема™ иконографическаго обслфдовашя Императора Александра Перваго не входятъ, конечно, каюя-либо претензш съ моей стороны на субъективную историческую оценку послЪдняго. Но считая весьма полезнымъ пополнить внешнюю иллюстращю победителя двенадцати языковъ некоторыми черточками, обрисовывающими его духовный складъ, я нахожу уместнымъ, въ данномъ случае, дать кратюй сводъ некоторыхъ особенно оригинальныхъ харак-теристикъ „ Благословенна™ “. И тогда читатель, комбинируя работы карандашемъ, кистью, резцомъ и словомъ, легче составитъ себе наглядное представлеше о физической и моральной физюномш одного изъ интереснейшихъ въ исторш России распорядителей ея судьбами и ближе усвоитъ своеобразную его идеолопю.
      Полная трагическаго смысла личность Императора Александра Перваго, несмотря на все загадочные изгибы и противореч!я его духовна™ построешя, темъ удобна для изучешя, что, стоя какъ бы въ фокусе ослепляющаго света всехъ сосредоточившихся на ней историческихъ лучей, служила предметомъ неослабнаго наблю-дешя со стороны наиболее вдумчивыхъ его современниковъ, сохранившихъ для потомства свои впечатлешя и суждешя о томъ Агемемноне, умиротворителе Европы, который, разорвавъ тяжелыя цепи, скованный руками Наполеона, обладая почти неслыханнымъ въ новой исторш авторитетомъ и властью среди европейскихъ властителей, вдругъ созналъ себя просто „счастливою случайностью", содрогнулся предъ блескомъ бармъ и венца и умеръ съ последнею мыслью: „Не намъ, не намъ, а Имени Твоему. Я человекъ, какъ и вы, оставьте меня жить, какъ человеку, и думать о своей душе и Боге".
      Расположивъ предъ собой нужный для моей цели историчесюй матер!алъ въ виде различныхъ мемуаровъ, записокъ, писемъ, часто отдельныхъ фразъ, я начну съ того, что предложу вспомнить некоторый страницы изъ переписки Императрицы Екатерины II съ ея старымъ souffre douleur,—немцемъ по рождеюю, французомъ по духу, Фридрихомъ-Мельхюромъ Гриммомъ. Интересуюгшя насъ мёстз освещаютъ детство и юность Александра и въ нихъ мы находимъ, по отзыву Я. Грота, „целый курсъ педагогики, полный ума, знашя, наблюдательности и горячей материнской любви.
      Еще въ 1780 г., когда будущему венценосцу было всего три года, его Августейшая воспитательница подметила: „Это очень странный мальчуганъ; онъ весь состоитъ изъ инстинктовъ. Кто не следитъ за нимъ, тотъ не предполагаетъ въ немъ ни ума, ни изобретательности, а я утверждаю, что въ немъ будетъ очень редкое соединеше чутья и познашй. Мальчикъ хочетъ знать все основательно, и Богъ весть, чего онъ уже теперь и не знаетъ. Онъ даже не любить играть съ теми, кто знаетъ менее его, потому что они не могутъ отвечать на его разспросы.

VI

  Къ тому же въ насъ есть приветливость и насмешливая веселость, которая родилась съ нами и просто обворожительна... Ей, ей, если ужъ этотъ неудастся,— не знаю, что можетъ быть удачно въ Mipe... У этого будетъ и душа и тело или— ужъ я тутъ ничего не смыслю—онъ самъ переменится изъ белаго въ черное и тогда перестанетъ быть темъ, что онъ теперь..."
      „У него удивительное воображеше и нетъ конца его разспросамъ,—писала Екатерина годъ спустя.—Намедни онъ хотелъ знать, отчего люди на свете и зачемъ онъ самъ явился на светъ; въ складе ума этого мальчика есть какая-то особенная глубина".
      По пятому году Monsieur Alexandre, какъ часто называетъ его бабка—„сама доброта"; онъ столько же послушенъ, какъ и внимателенъ, и можно сказать, что онъ самъ себя воспитываетъ... Его ребячесюя выходки очень интересны, и въ его мысляхъ есть последовательность, редкая въ детяхъ. Я приписываю это его редкой организащи, потому что онъ прекрасенъ, какъ ангелъ, и удивительно строенъ... Онъ отъ природы созданъ быть последовательнымъ и смелымъ въ делахъ, который будетъ предпринимать; предпр!ят1я же его, я полагаю, не будутъ во вредъ ближнему, потому что у него слезы на глазахъ, когда онъ думаетъ или видитъ, что у него ближшй въ беде".
      Переходя далее къ 1789 г., видимъ, что Александръ „обладаетъ удивительною ровностью духа, соединенною съ приветливостью, редкою въ его возрасте; лицо у него открытое, веселое и полное благоволешя, воля его всегда хороша, онъ стремится къ успеху и всегда во всемъ успеваетъ, сердце у него предоброе". Еще годъ спустя Екатерина посылаетъ тому же Гримму портретъ своего люби-маго внука, весьма картинно поясняя: „Г. Александръ телесно, сердечно и умственно представляетъ редюй образецъ красоты, доброты и смышленности. Онъ живъ и основателенъ, скоръ и разсудителенъ, мысль его глубока и онъ съ необыкновенною ловкостью делаетъ всякое дело, какъ будто всю жизнь имъ занимался. Онъ великъ и силенъ для своихъ летъ и притомъ гибокъ и легокъ. Однимъ словомъ, онъ соединяетъ въ себе 'множество противоположностей. Предвижу, — прибавляетъ многоопытная Фелица, — одну для него опасность: это женщины, потому что за нимъ будутъ гоняться и нельзя ожидать, чтобы было иначе, такъ какъ у него наружность, которая все расшевеливаетъ. Впрочемъ, онъ не знаетъ, до чего онъ хорошъ, и до сихъ поръ не придаетъ большой цены своей красоте. Кроме того, онъ имеетъ много познашй для своего возраста: онъ говоритъ на четырехъ языкахъ, хорошо знакомъ съ истор!ей всехъ странъ, любитъ чтеше и никогда не остается безъ дела... Воспитатель его, г. Лагарпъ, говоритъ, что онъ—личность замечательная". Съ нескрываемымъ удо-вольств!емъ Екатерина констатируетъ благопр!ятное впечатлеше, произведенное красавцемъ - юношею на ея наиболее длительнаго фаворита, преклонившагося предъ врожденнымъ дипломатическимъ тактомъ великаго князя. „Г. Александръ совершенно покорилъ сердце князя Потемкина, который называетъ его царемъ души своей, находя, что съ красотою Аполлона онъ соединяетъ умъ и большую скромность. Этотъ юноша разуменъ, необыкновенно вежливъ и обхо-дителенъ и имеетъ много познашй; однимъ словомъ, если бы на его место выбирать изъ тысячи, трудно бы найти подобнаго, а ужъ лучшаго никакъ не отыскать".
      Идутъ годы, Александръ мужаетъ' и все растетъ глубокое восхищеше имъ его бабкою, тонкою ценительницею ума и внешности. „Какъ бы удивились,—

VII

  пишетъ Государыня въ 1792 г., при видЕ этого высокаго, красиваго и добраго юноши. Какъ много онъ обЕщаетъ, какая это воплощенная чистота и вмЕстЕ съ тФмъ глубина... Онъ необыкновенно скроменъ и безъ всякаго жеманства. Это нашъ любимчикъ, онъ это хорошо знаетъ и идетъ своею дорогою. Голова у него нисколько напередъ, но красивая голова. Его очень часто осуждали за это, но когда онъ танцуетъ или сидитъ на лошади, то держитъ голову вверхъ и тогда напоминаетъ Аполлона Бельведерскаго тЕмъ, кто имЕетъ честь знать последнего".
        Вотъ пришла „пора страсти нЕжной" и Александръ женатъ на миленькой принцессЕ Баденской, почти ребенкЕ, составляющей полную гармошю со своимъ шестнадцатилЕтнимъ супругомъ, отъ брака которыхъ, какъ выразился ЕкатеринЕ нЕюй не въ мЕру усердный придворный, „должны были рождаться ангелы".
        Екатерина права была, сказавъ, что Александръ „идетъ своею дорогою". Будупцй дипломатъ, обводивший вокругъ пальцевъ многихъ и многихъ государ-ственныхъ людей, рано сказывается въ юношЕ-новобрачномъ, который съ дЕтства умЕетъ ловко льстить СЕверной СемирамидЕ, стараясь съ неподражаемо просто-душнымъ видомъ держаться какъ можно ближе къ ней. Тотъ же маневръ пущенъ и теперь въ ходъ, но уже съ цЕлью вызвать милостивое расположеше Императрицы къ дЕвочкЕ-невЕсткЕ, которую Александръ, какъ бы незамЕтно „подталкиваешь, чтобы она поскорЕе прижималась" къ доброй бабушкЕ, „считая, что ей нигдЕ не можетъ быть лучше", какъ возлЕ нея. Александръ словно предчувство-валъ близкш конецъ своего пребывашя подъ крылышкомъ влюбленной въ него Екатерины.
        Наступилъ 1796 г., упокоилась подъ сводами Петропавловскаго собора Великая взлелЕявшая своего внука государыня и, мЕрно постукивая каблуками скроенныхъ на пруссюй ладъ ботфортъ, на всероссшсюй престолъ взошелъ Императоръ-рыцарь, Императоръ-капралъ, перегородивший полъ-Россш шлагбаумами, другую половину засадивший на гауптвахту и ничему, къ сожалЕшю, не научившийся воспоминашями о тяжелой ропшинской трагедш. Александру снова приходится мЕнять физюном!ю. ВЕчно нахмуреннаго, вЕчно готоваго разразиться громомъ и бурею родителя не удивить ловкостью и куртуазностью столь ненавистнаго ему Екатерининскаго двора. Первый подданный государя долженъ быть первымъ солдатомъ своего отечества. И Александръ ловко улавливаетъ надлежащую нотку; его душевная гибкость и приспособляемость облегчаютъ его тяжелую роль: Аполлонъ БельведерскШ минутами разглаживаетъ суровое чело Павла своею выправкою, достойною любого исправнаго прусскаго служаки; онъ встаетъ почти съ зарею, торопится въ экзер-цисъ-гаузъ, и тамъ, позабывъ про велиюе идеалы Лагарпа, бьется надъ ломкою русскаго мужика, обсыпаннаго пудрою и затянутаго въ лосины и становится въ рангъ порядочнаго офицера аракчеевской школы. Просмотрите имЕюшдйся у меня сборникъ подлинныхъ полковыхъ приказовъ, написанныхъ на грубой бумагЕ рукой полкового писаря, съ собственноручнымъ характернымъ росчеркомъ Александра на каждомъ листкЕ, и вы убЕдитесь наглядно, до какихъ мелочей казарменнаго распорядка долженъ былъ доходить старший сынъ Россшскаго Государя, самъ будущш вЕнценосецъ. Но онъ гнетъ себя, пересиливаетъ, маршируетъ, приказываешь бить неловкихъ солдатъ шпицрутенами, брезгливо морщится отъ грубостей солдатскаго режима, незамЕтно въ то же время для самого себя вырабатываясь въ творца военныхъ поселешй, дикаго регламентировашя интимныхъ подробностей жизни по рецепту „безъ лести преданнаго" прототипа Скалозуба, обозначившаго послЕдшя, темныя страницы царствовашя Александра.

VIII

       Во дворце налаживается заговоръ; цЪпк1е, крючковатые пальцы петербургская военнаго генералъ-губернатора берутся распутать запутавпийся узелъ русской государственности, но нужна санкщя будущего его повелителя, санкщя хотя бы молчаливая. Старый, опытный лицем-Ьръ, обманувшш подозрительность проницательная Павла, и молодой челов-Ькъ съ открытымъ, яснымъ лицомъ, почти безъ словъ, понимаютъ другъ друга, и Александръ хладнокровно рЪшаетъ возникаюгщй предъ нимъ гамлетовсюй вопросъ: „to be or to not be“. Конечно, быть, но чтобы смена монарховъ произошла при соблюденш надлежащихъ пра-вилъ прилич!я, и особа свергаемаго помазанника не потерпела бы ущерба. Но задуманное по нотамъ предпр!япе нисколько отошло въ исполнеши отъ лукаваго камертона и господамъ офицерамъ, въ темную ночь прокравшимся въ ненавистный имъ Михайловскш замокъ, оставалось лишь слегка перефразировать известное покаянное письмо Алексея Орлова, одного изъ авторовъ „Петербургская действа, столь успешно разыгранная сорокъ л*Ьтъ тому назадъ: „Прости, государь, ошиблись немного, не доглядели". Александръ—весь негодоваше, весь—скорбь, весь— отчаяше—но... fait accompli, онъ на троне, о цене которая, весь поблфдн'Ьвъ, вспомнилъ долго спустя, при жестокомъ напоминанш, брошенномъ ему въ лицо плЪннымъ французомъ Вандаммомъ.
       „Тревожно и грустно взошелъ онъ на вершину страшной скалы. Онъ хотТлъ добра и ему верили. На его юныя и кротюя черты смотрели съ уповашемъ; уповалъ и онъ, что сд^лаетъ изъ Россш рай; онъ ей отдастъ лучппе годы, лучцпя силы, народъ благословитъ его, и тогда, Траянъ и Маркъ Аврелш, онъ пропадетъ въ виноградныхъ садахъ на берегахъ Рейна" *).
       „Вступая на престолъ, онъ вступалъ въ заколдованный кругъ, изъ котораго нЬтъ выхода... Онъ совершилъ полный оборотъ отъ зенита къ надиру, отъ рели-познаго утверждешя къ религюзному отрицашю политической свободы. Это кроткое самовласпе, этотъ кнутъ на вате, оказался не менЪе страшнымъ, но достойнымъ еще большая осуждешя, ч"Ьмъ прежшй кнутъ голый. Вторая половина царствовашя соединила пастырсюй жезлъ архимандрита Фот1я съ аракчеевскими шпицрутенами для искоренешя мистическихъ и либеральныхъ плевелъ, насЬянныхъ первою. Александръ началъ Маркомъ Аврел1емъ, кончилъ Тивер1емъ. Солнце, взошедшее такъ ясно, закатилось въ кровавомъ тумане. Онъ умеръ среди настулающаго террора, среди ужаса, который внушалъ другимъ и который равенъ былъ только ужасу, который онъ самъ испытывалъ" **).
       И потомки угодливыхъ предковъ, поднесшихъ Александру титулъ Богомъ Благословенная Государя, молча перевернули блестящимъ перомъ написанныя страницы внешней исторш его царствовашя и сурово, въ н'Ькоторыхъ случаяхъ, осудили его за конецъ его дней. И получилось, что въ русской литературе, какъ установилъ Толстой, отъ гимназиста до ученая историка, н'Ьтъ человека, который бы не бросилъ своего камушка въ Александра за неправильные поступки въ этотъ перюдъ властвовашя.
       „Въ чемъ же состоитъ сущность этихъ упрековъ? спрашиваетъ себя Толстой и, отвечая, разсматриваетъ Александра съ общечеловеческой точки зр^шя, твердо памятуя, что царь прежде всего рабъ исторш, стало быть—обстоятельствъ".
       „Въ томъ,—отчеканиваетъ эпилогъ къ „Войне и Миру“,—что такое историческое лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, под
       *) Сочинешя А. И. Герцена, Спб., 1905, т. 5, стр. 409.
       ** ) Д. С. Мережковский, „Револющя и релип'я" („Р. Мысль”, 1907).

IX

   лежавшее тЬмъ сильнЪйшимъ вл!яшямъ интригъ, обмановъ, лести, самооболыцешя, который неразлучны со властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся въ Европе, и лицо не выдуманное, а живое, какъ и каждый человФкъ, съ своими личными привычками, страстями, стремлешями къ добру, красоте, истине, что это лицо не то, что не. было добродетельно (за это историки не упрекаютъ), а не имело техъ воззрешй на благо человечества, который имеетъ теперь профессоръ, смолоду занимающийся наукой, т. е. читашемъ книжекъ, лекщй и списывашемъ этихъ книжекъ и лекщй въ одну тетрадку".
       „Императоръ Александръ былъ, несомненно, человекъ съ честными намере-Н1'ями и возвышеннымъ образомъ мыслей,—формулируем свой взглядъ на него одинъ изъ добросовестнейшихъ и глубоко лорядочныхъ деятелей близкой къ нему эпохи, А. В. Никитенко,—но... ума не глубокаго и шаткой воли. Такого рода люди всегда искренно расположены къ добру и готовы его делать, доколе имъ улыбается счаспе. Возникаютъ на ихъ пути трудности,—а это неизбежно, — и они теряются, падаютъ духомъ, раскаиваются въ своихъ прежнихъ широкихъ и благйхъ замыслахъ. Роль ихъ требуетъ великихъ делъ, а имъ отказано въ органе, посред-ствомъ котораго те совершаются, — въ характере. Люди эти, не выходя изъ посредственности, пригодны для обыкновенна™ порядка вещей, но не для общественна™ положешя, когда являются властителями народныхъ судебъ и руководителями собыпй, отъ которыхъ зависитъ благо целыхъ обществъ...
      Известно, какой переворотъ произошелъ въ Императоре Александре Павловиче после первыхъ неудачъ, встретившихъ его либеральный поползновешя. Даже сердце его охладело къ Poccin, лишь только оказалось, что ея грубые нравы, невежество, административный неурядицы не могутъ быть переработаны такъ скоро, какъ бы ему того хотелось по его добрымъ, но легкомысленнымъ планамъ. Онъ отказался отъ реформъ, которыя предъ темъ самъ призналъ нужными и полезными,—отказался потому, что они требовали систематической, твердой политики, не смущающейся ни трудностями, ни первоначальными неудачами. Вступая въ Священный союзъ, онъ наивно верилъ, что достаточно провозгласить велиюя хриспансюя идеи, чтобы люди стали добрыми, возлюбили правду и миръ, чтобы между ними установилось соглаые, уважеше къ закону, а чиновники перестали грабить казну и народъ. Онъ, конечно, былъ честнее Меттерниха, по крайней мере, сознательно не делалъ изъ релипи орудия политическихъ интригъ. Однако, по странному самооболыцешю, виделъ въ ней личную союзницу, которая сеяла въ сердцахъ людей нравственность для того, чтобы легче было ему управлять ими“.
      Весьма возможно, что у Александра были все задатки стать русскимъ Маркомъ Аврел1емъ, если бы не его злополучный характеръ, представлявший— въ анализе тлетворно на него действовавшаго знаменита™ князя Меттерниха— „странную смесь мужскихъ качествъ съ женскими слабостями. Императоръ былъ, несомненно, уменъ, но умъ его, проницательный и тонюй, былъ лишенъ глубины. Онъ также легко заблуждался вследств!е решительной склонности къ ложнымъ теор!ямъ. Излюбленный теорш всегда одерживали верхъ въ его мнеши, онъ отдавался имъ крайне горячо, причемъ оне овладевали имъ настолько, что подчиняли его волю этимъ идеямъ. Подобный идеи прюбретали въ его глазахъ быстро зна-чеше системы, которую онъ охватывалъ, и не сплачивались между собою, а вытесняли одна другую. Увлекаясь новою, только что усвоенною системою, ему без-сознательно удавалось переходить чрезъ промежуточный ступени къ убеждешямъ,

X

   д!аметрально противоположнымъ тому, чего онъ держался непосредственно предъ этимъ, не сохраняя о нихъ другого воспоминашя, кром-t обязательствъ, связы-вавшихъ его съ представителями прежнихъ воззр'Ьшй.
         Отсюда возникала тяжелая какъ для сердца, такъ и для ума государя, сЬть бол'Ье или мен-te неразр'Ьшимыхъ затруднен^, опутывавшихъ его; отсюда частое пристраспе къ людямъ и предметамъ самаго противоположнаго характера; отсюда же трудность понять его образъ д'Ьйствш для каждаго наблюдателя, не им'Ьвшаго случая открыть настоящихъ причинъ такихъ удивительныхъ явлешй... Всегда поддаваясь увлечешямъ, всегда непостоянный въ направлеши своего ума, Александръ не пользовался ни одной .минутой д^йствительнаго покоя. У него были неоц'Ьнимыя качества, его образъ мыслей былъ благороденъ, его слово свято— но наряду съ этими качествами, были болыше недостатки. Если бы онъ родился въ сред-t общества, его качества не выдвигались бы, но на престол-t должно было случиться иначе. Если бы онъ былъ властелиномъ иной имперш, а не Россш, его ошибки выступали бы не такъ ярко, но за то и его преимущества были бы мен-fee заметны. Александръ существенно нуждался въ опор-t, его умъ и сердце требовали совета и направлешя". Меттернихъ категорически отвергаетъ у Александра честолюбивый наклонности. „Въ его характера—холодно замЪчаетъ князь— не было для этого достаточной силы и было довольно слабости, чтобы допустить тщеслав!е. Вся его притязательность касалась скорее легкихъ поб'Ьдъ св-Ьтскаго человека, ч-Ьмъ серьезныхъ цФлей владыки громадной имперш'¹.
         „Если бы онъ родился въ сред-t общества¹¹... дЪлаетъ предположеше Меттернихъ. Что бы изъ него вышло? Да ровно ничего—отв±чаетъ известная баронесса дю-Монте, много видавшая и много слыхавшая на своемъ вЪку. Въ томъ то и бЪда, что Александръ не могъ обойтись безъ сцены, безъ зрителей, безъ пози-ровашя. Вн-t этой обстановки Александръ завялъ бы, захирЪлъ и не распустился бы никогда. Ему нужно было постоянное поклонеше, чуть ли не институтское обожаше. И въ вЪкъ карамзинскаго- сентиментализма Александръ вдоволь могъ наслаждаться влюбленностью въ него со стороны русскаго общества, твердо в'Ьрившаго, что Александръ былъ „идеаломъ совершенства. Bet имъ гордились и все въ немъ нравилось: даже некоторая изысканная картинность его движешй, сутуловатость и держаше плечъ впередъ, мерный, твердый шагъ, картинное отставлеше правой ноги, держаше шляпы такъ, что всегда между двумя раздвинутыми пальцами приходилась пуговица отъ галуна кокарды, кокетливая манера подносить къ глазу лорнетку; все это шло къ нему, вс^мъ этимъ любовались¹¹ *). Если ребенкомъ Александръ подавалъ своей бабк-t болышя надежды на привлечете къ нему сердецъ его окружающихъ, то, нельзя не сознаться, что въ зр-t-лыхъ годахъ онъ вполн-t достигъ этого завиднаго качества. Достаточно пробежать некоторый страницы мемуаровъ графини Шуазель-Гуффье, урожденной Тизенгаузъ, и мы узнаемъ изъ-подъ пера польско-французской аристократки, что въ тридцать пять л^тъ императоръ казался гораздо моложе. „Несмотря на тонюя и правильный черты и нужный цв^тъ лица, въ немъ, прежде всего, поражала не красота, а выражеше безконечной доброты, что и сразу внушало полное къ нему дов-tpie.
         Онъ былъ очень хорошо сложенъ, но станъ его, наклоненный немного впередъ, на манеръ древнихъ статуй, начиналъ уже полнеть. Онъ былъ высокаго роста, осанку им^лъ благородную и величественную. Чисто голубые глаза его,

             *) Воспоминашя камеръ-пажа Дарагана.

XI

      несмотря на близорукость, смотрели быстро; въ нихъ просвечивались умъ и какое-то неподражаемое выражеше кротости и мягкости. Глаза эти точно улыбались. Прямой носъ былъ прекрасно очерченъ, ротъ малъ и пр!ятенъ, весь профиль и окладъ лица напоминали красоту его августейшей матери. Даже недостатокъ волосъ на лбу не портилъ этого лица, а придавалъ ему выражеше открытое и веселое. Золотисто-белокурые свои волосы (cheveux d’un blond dore) онъ тщательно причесывалъ такъ, какъ мы встречаемъ это на античныхъ монетахъ и камеяхъ; казалось, что его голова и создана была для ношешя тройного венца изъ лавровъ, миртъ и оливъ. Въ его голосе и обхождеши было безчисленное множество оттенковъ: въ разговоре съ значительными особами онъ принималъ величественный, но любезный въ то же время видъ; съ приближенными былъ весьма ласковъ, доходя даже до большой простоты; съ пожилыми дамами онъ былъ почтителенъ, съ молодыми — грацюзно любезенъ; тонкая улыбка мелькала на губахъ, а глаза часто подчеркивали его слова. Слушая кого-нибудь, онъ слегка подставлялъ правое ухо, потому что, будучи еще юношею, былъ оглушенъ артил-лер!йскимъ залпомъ и плохо слышалъ на левое ухо...
        Ни одному живописцу не удалось передать вполне выражеше лица государя. Правда, онъ и не любилъ снимать съ себя портретовъ. Одинъ только Же-раръ успелъ выпросить у него несколько сеансовъ, но и тотъ, несмотря на все свое мастерство, не съумелъ передать характеръ лица государя. Онъ ему придалъ видъ завоевателя, въ то время какъ Александръ былъ всегда умиротво-рителемъ *).
        Въ описаши внешнихъ данныхъ императора экспансивная полька почти буквально сходится съ хладнокровнымъ немцемъ Карломъ Розенцвейгомъ, давшимъ весьма любопытные очерки закулисной жизни Русскаго Двора въ 1804 г. **).
        „Крепкое, повидимому, сложеше государя—говоритъ тотъ далее—подаетъ надежду на долгую жизнь, темъ более, что онъ не поддается своимъ страстямъ ***). Александръ отличается живымъ и быстрымъ соображешемъ, справедливымъ и положительнымъ умомъ; онъ выражается изящно и съ прелестью основательной беседы соединяетъ вежливость въ выражешяхъ, какую редко встретишь даже въ частномъ лице. Онъ отличается примернымъ прилежашемъ и по истине одинъ изъ самыхъ трудолюбивыхъ монарховъ Европы... PyccKie находятъ въ императоре недостатки, которые омрачаютъ несколько его личность. Его считаютъ недовЪр-чивымъ и скупымъ. Быть можетъ первый изъ этихъ недостатковъ былъ вызванъ и оправдывается его воспиташемъ, опытомъ его молодыхъ летъ и людьми, его окружающими. По крайней мере невозможно совершенно отрицать этого, зная строгую сдержанность его съ приближенными и то ограниченное довер!е, которое оказываетъ имъ государь. Императоръ, не доверяющийся собственнымъ силамъ, не можетъ доверять другимъ..."
        Александръ чувствуетъ потребность посоветоваться съ кЪмъ-нибудь, но съ кЪмъ? Каждый изъ советниковъ говорить что-нибудь противное тому, что гово-рилъ его предшественникъ. Какъ тутъ разобраться? на чемъ остановиться? кто правъ? Аракчеевъ, кажется, безъ лести, глубоко, глубоко преданъ... Да, пре
        *) „Memoires historiques sur 1’Empereur Alexandre et la Cour de Russie, publics par M-me la C-sse de Choiseul-Gouffier, пёе comtesse de Eisenhaus (!), ancienne Demoiselle d’honneur a la Cour de L. L. M. M. I. I. de Russie". Paris. 1829. См. стр. 75—77.

**) См. статью ©. Шимана: „Александръ I и его Дворъ въ 1804 г.“, „Русская Старина", 1880, стр. 790.

       ***) Совершенно противоречить другимъ весьма опредЪленнымъ указашямъ, что къ 47 годамъ своей жизни императоръ, уже въ силу необходимости, сталъ придерживаться платоническихъ воззрЬшй.

XII

   данъ, но действительно ли безкорыстно... Да и философ1я Аракчеева такъ суха, такъ деревянна и жестка, какъ онъ самъ... А Сперанскш? О, это большой умъ, крупный... Но и этотъ поповичъ изъ хищныхъ птицъ — у него полетъ орлиный. Но онъ пока нуженъ—это рабочая лошадь.
         Отъ своихъ слугъ скрытный и затаивнийся императоръ ждалъ и требовалъ постоянной откровенности, души нараспашку, неустанно исповедуя въ то же время принципы макюавелизма, въ роде, напримеръ, regner c’est dissimuler. Быть можетъ, темъ-то и обязанъ Аракчеевъ своимъ местомъ въ сердце Цареве, что его привязанность къ Александру, по выражешю Н. И. Греча, отличалась многими свойствами цепной собаки. Разсуждаюпце сотрудники терпелись государемъ до поры, до времени, и тогда ихъ попытки руководить волею его получали возмезд!е нежданное, а потому и эффектное. Дочь министра внутреннихъ делъ графа В. П. Кочубея обласкана государемъ, получаетъ фрейлинсюй шифръ, а дальновидный, хорошо присмотревшийся къ нраву своего повелителя, сановникъ немедленно сталъ приготавливаться въ дорогу, и своевременно, ибо на другой же день полу-чилъ указъ объ отставке. Одинъ изъ международныхъ авантюристовъ, православный французъ, Сангленъ, ошеломивъ, озадачивъ государя своимъ апломбомъ, взялся устроить высшую тайную полищю, - последнее слово науки чтешя въ мысляхъ. Но когда Александръ увиделъ, что все сводится къ мороченью, мягко и ласково прикончилъ карьеру столь своеобразнаго таланта; на одномъ изъ придворныхъ баловъ Сангленъ, преследуемый любезностями императора, приглашаемый танцовать, подчуемый мороженымъ и т. д., могъ только грустно подумать: „сорвалось". А Сперансюй? 17 марта 1812 г. государственный секретарь занимался съ государемъ въ его кабинете до 11 ч. Пробили часы, Александръ всталъ, перекрестилъ Сперанскаго, и отпустилъ со словами: „Прощай, Михаилъ Михайловичъ! Доброй ночи! До свидашя!" А подъезжая къ дому Михаилъ Михайловичъ у воротъ увиделъ кибитку тройкой, которая весьма скоро и беззамедлительно отвезла его къ месту продолжительнаго отдохновешя после государственныхъ трудовъ. И съ трудомъ приходилось современникамъ „Севернаго Тальмы"—выражение Наполеона — раскусывать политику „полугрека", какъ охотно именуетъ Александра Шатобр1анъ. Французскш посланникъ въ Петербурге виконтъ Ла-Ферроннэ, наблю-давшш государя въ последше годы, положительно недоумевалъ предъ царственною загадкою. „Я думаю—пишетъ онъ въ мае 1823 г.—трудно говорить более откро-веннымъ и прямымъ языкомъ, нежели государь; разговаривая съ нимъ, вы получаете самое благопр!ятное о немъ впечатлеше. Ушли вы отъ него въ полномъ убеждеши, что императоръ воплощаетъ въ себе лучппя рыцарсюя наклонности, качества великаго монарха, глубоюй умъ и неограниченную волю. Онъ подавляетъ своею аргументащею, краснореч!емъ и убежденностью. И что же?.. Мой ежедневный опытъ, мои наблюдешя за его поступками не позволяютъ мне полагаться на его слова. Многочисленные поступки, обусловливаемые слабостью (actes de faiblesse), доказываютъ, что его энерпя словесная далеко не переходить въ дело, но съ другой стороны неустойчивый характеръ совершенно неожиданно можетъ поддаваться припадкамъ раздражительности, последств!я которой не поддаются учету (incalculables). Императоръ недоверчивъ до крайности—следовательно, не надеется на свою силу. Онъ всегда желаетъ добра, но часто вместо этого творитъ зло" ’*).

                *) „Histoire intime de la Russie sous les Empereurs Alexandre et Nicolas". Pari. H. Schnitzler. См. 2-й t., стр. 62—63.