Рассказ госпожи NN

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

А.П. Чехов 
 

РАССКАЗ ГОСПОЖИ NN 

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

РАССКАЗ ГОСПОЖИ NN 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

2 

РАССКАЗ ГОСПОЖИ NN 

Лет девять назад, как–то раз перед вечером, во время сенокоса, 
я и Петр Сергеич, исправляющий должность судебного следователя, поехали верхом на станцию за письмами. 
Погода была великолепная, но на обратном пути послышались 
раскаты грома, и мы увидели сердитую черную тучу, которая шла 
прямо на нас. Туча приближалась к нам, а мы к ней. 
На ее фоне белели наш дом и церковь, серебрились высокие 
тополи. Пахло дождем и скошенным сеном. Мой спутник был в 
ударе. Он смеялся и говорил всякий вздор. Он говорил, что было 
бы недурно, если бы на пути нам вдруг встретился какой–нибудь 
средневековый замок с зубчатыми башнями, с мохом, с совами, 
чтобы мы спрятались туда от дождя и чтобы нас в конце концов 
убил гром... 
Но вот по ржи и по овсяному полю пробежала первая волна, 
рванул ветер и в воздухе закружилась пыль. Петр Сергеич рассмеялся и пришпорил лошадь. 
– Хорошо! – крикнул он. – Очень хорошо! 
Я, зараженная его веселостью и от мысли, что сейчас промокну до костей и могу быть убита молнией, тоже стала смеяться. 
Этот вихрь и быстрая езда, когда задыхаешься от ветра и чувствуешь себя птицей, волнуют и щекочут грудь. Когда мы въехали в наш двор, ветра уже не было и крупные брызги дождя стучали по траве и по крышам. Около конюшни не было ни души. 
Петр Сергеич сам разнуздал лошадей и повел их к стойлам. 
Ожидая, когда он кончит, я стояла у порога и смотрела на косые 
дождевые полосы; приторный, возбуждающий запах сена чувствовался здесь сильнее, чем в поле; от туч и дождя было сумеречно. 
– Вот так удар! – сказал Петр Сергеич, подходя ко мне после 
одного очень сильного, раскатистого громового удара, когда, казалось, небо треснуло пополам. – Каково? 
Он стоял рядом на пороге и. тяжело дыша от быстрой езды, 
глядел на меня. Я заметила, что он любуется. 
– Наталья Владимировна, – сказал он, – я отдал бы всё, чтобы 
только подольше стоять так и глядеть на вас. Сегодня вы прекрасны. 

3 

Глаза его глядели восторженно и с мольбой, лицо было бледно, на бороде и усах блестели дождевые капли, которые тоже, казалось, с любовью глядели на меня. 
– Я люблю вас, – сказал он. – Люблю и счастлив, что вижу вас. 
Я знаю, вы не можете быть моей женой, но ничего я не хочу, ничего мне не нужно, только знайте, что я люблю вас. Молчите, не 
отвечайте, не обращайте внимания, а только знайте, что вы мне 
дороги, и позвольте смотреть на вас. 
Его восторг сообщился и мне. Я глядела на его вдохновенное 
лицо, слушала голос, который мешался с шумом дождя и, как 
очарованная, не могла шевельнуться. 
Мне без конца хотелось глядеть на блестящие глаза и слушать. 
– Вы молчите – и прекрасно! – сказал Петр Сергеич. – Продолжайте молчать. 
Мне было хорошо. Я засмеялась от удовольствия и побежала 
под проливным дождем к дому; он тоже засмеялся и, подпрыгивая, побежал за мной. 
Оба мы шумно, как дети, мокрые, запыхавшиеся, стуча по лестницам, влетели в комнаты. Отец и брат, не привыкшие видеть 
меня хохочущей и веселой, удивленно поглядели на меня и тоже 
стали смеяться. 
Грозовые тучи ушли, гром умолк, а на бороде Петра Сергеича 
всё еще блестели дождевые капли. Весь вечер до ужина он пел, 
насвистывал, шумно играл с собакой, гоняясь за нею по комнатам, так что едва не сбил с ног человека с самоваром. А за ужином он много ел, говорил глупости и уверял, что когда зимою 
ешь свежие огурцы, то во рту пахнет весной. 
Ложась спать, я зажгла свечу и отворила настежь свое окно, и 
неопределенное чувство овладело моей душой. Я вспомнила, что 
я свободна, здорова, знатна, богата, что меня любят, а главное, 
что я знатна и богата, – знатна и богата – как это хорошо, боже 
мой!.. Потом, пожимаясь в постели от легкого холода, который 
пробирался ко мне из сада вместе с росой, я старалась понять, 
люблю я Петра Сергеича или нет... И не понявши ничего, уснула. 
А когда утром увидала на своей постели дрожащие солнечные 
пятна и тени липовых ветвей, в моей памяти живо воскресло вчерашнее. Жизнь показалась мне богатой, разнообразной, полной 
прелести. Напевая, я быстро оделась и побежала в сад... 
А потом что было? А потом – ничего. Зимою, когда мы жили в 
городе, Петр Сергеич изредка приезжал к нам. Деревенские зна
4 

комые очаровательны только в деревне и летом, в городе же и 
зимою они теряют половину своей прелести. Когда в городе поишь их чаем, то кажется, что на них чужие сюртуки и что они 
слишком долго мешают ложечкой свой чай. И в городе Петр Сергеич иногда говорил о 
любви, но выходило совсем не то, что в деревне. В городе мы 
сильнее чувствовали стену, которая была между нами: я знатна и 
богата, а он беден, он не дворянин даже, сын дьякона, он исправляющий должность судебного следователя и только; оба мы – я 
по молодости лет, а он бог знает почему – считали эту стену 
очень высокой и толстой, и он, бывая у нас в городе, натянуто 
улыбался и критиковал высший свет, и угрюмо молчал, когда при 
нем был кто–нибудь в гостиной. Нет такой стены, которой нельзя 
было бы пробить, но герои современного романа, насколько я их 
знаю, слишком робки, вялы, ленивы и мнительны, и слишком 
скоро мирятся с мыслью о том, что они неудачники, что личная 
жизнь обманула их; вместо того чтобы бороться, они лишь критикуют, называя свет пошлым и забывая, что сама их критика мало–помалу переходит в пошлость. 
Меня любили, счастье было близко и, казалось, жило со мной 
плечо о плечо; я жила припеваючи, не стараясь понять себя, не 
зная, чего я жду и чего хочу от жизни, а время шло и шло... Проходили мимо меня люди со своей любовью, мелькали ясные дни 
и теплые ночи, пели соловьи, пахло сеном – и всё это, милое, 
изумительное по воспоминаниям, у меня, как у всех, проходило 
быстро, бесследно, не ценилось и исчезало, как туман... Где всё 
оно? 
Умер отец, я постарела; всё что нравилось, ласкало, давало надежду – шум дождя, раскаты грома, мысли о счастье, разговоры о 
любви, – всё это стало одним воспоминанием, и я вижу впереди 
ровную, пустынную даль: на равнине ни одной живой души, а 
там на горизонте темно, страшно... 
Вот звонок... Это пришел Петр Сергеич. Когда я зимою вижу 
деревья и вспоминаю, как они зеленели для меня летом, я шепчу: 
– О, мои милые! 
А когда я вижу людей, с которыми я провела свою весну, мне 
становится грустно, тепло, и я шепчу то же самое. 
Его давно уже, по протекции моего отца, перевели в город. Он 
немножко постарел, немножко осунулся. Он давно уже перестал 
объясняться в любви, не говорит уже вздора, службы своей не 

5 

любит, чем–то болен, в чем–то разочарован, махнул на жизнь рукой и живет нехотя. Вот он сел у камина; молча глядит на огонь... 
Я, не зная, что сказать, спросила: 
– Ну, что? 
– Ничего... – ответил он. 
И опять молчание. Красный свет от огня запрыгал по его печальному лицу. 
Вспомнилось мне прошлое, и вдруг мои плечи задрожали, голова склонилась, и я горько заплакала. Мне стало невыносимо 
жаль самоё себя и этого человека и страстно захотелось того, что 
прошло и в чем теперь отказывает нам жизнь. И теперь уже я не 
думала о том, как я знатна и богата. 
Я громко всхлипывала, сжимая себе виски, и бормотала: 
– Боже мой, боже мой, погибла жизнь... 
А он сидел, молчал и не сказал мне: «Не плачьте». Он понимал, что плакать нужно и что для этого наступило время. Я видела по его глазам, что ему жаль меня; и мне тоже было жаль его и 
досадно на этого робкого неудачника, который не сумел устроить 
ни моей жизни, ни своей. 
Когда я провожала его, то он в передней, как мне показалось, 
нарочно долго надевал шубу. Раза два молча поцеловал мне руку 
и долго глядел мне в заплаканное лицо. Я думаю, что в это время 
вспоминал он грозу, дождевые полосы, наш смех, мое тогдашнее 
лицо. Ему хотелось сказать мне что–то, и он был бы рад сказать, 
но ничего не сказал, а только покачал головой и крепко пожал 
руку. Бог с ним! 
Проводив его, я вернулась в кабинет и опять села на ковре перед камином. Красные уголья подернулись пеплом и стали потухать. Мороз еще сердитее застучал в окно, и ветер запел о чем–то 
в каминной трубе. 
Вошла горничная и, думая, что я уснула, окликнула меня...