Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Справедливый человек

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 628149.01.99
Лесков, Н.С. Справедливый человек [Электронный ресурс] / Н.С. Лесков. - Москва : Инфра-М, 2015. - 10 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/527387 (дата обращения: 29.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

СПРАВЕДЛИВЫЙ 
ЧЕЛОВЕК 

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

СПРАВЕДЛИВЫЙ 
ЧЕЛОВЕК 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Справедливый человек. — М.: ИНФРА-М, 2015. — 
10 с. — (Библиотека русской классики) 
 
ISBN 978-5-16-104616-6 
 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104616-6 

Подписано в печать 01.09.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

СПРАВЕДЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК 

  
Я много раз слышал и не однажды читал, что он «исчез», — 
«справедливый человек» исчез, и исчез не только совершенно без 
следа, но даже нет и надежды снова отыскать его в России. Это 
было тяжело, и в то же время не хотелось этому верить. Может 
быть, дело зависит много от самих тех, кто ищет и не умеет найти 
«справедливого человека»... Мне припоминался старый водевиль 
«Спокойная ночь в Щербаковом переулке». Там, я помню, был 
куплет, что 
 
И в Щербаковом переулке 
Нашелся добрый человек. 
 
Значит, умел же автор этой пиесы найти «доброго человека» 
даже в таком маленьком и затхлом переулке, а может ли быть, 
чтобы не нашлось справедливого человека во всей России? Какого рода справедливость требуется от «справедливого человека»? 
Требуется, чтобы он «при виде общественной несправедливости 
нашел в себе смелость и решимость во всеуслышание сказать 
людям: «Вы ошибаетесь и идете по пути заблуждений: вот где 
справедливость». 
Я цитирую это место из статьи одного публичного органа, который нет надобности называть. Я ручаюсь за одно: что приведенные мною слова напечатаны и что они очень многим казались 
глубоко верными; но я имел против них предубеждение. Я верил, 
что справедливый человек еще где-то уцелел, и я его действительно вскоре встретил. Я его видел в борьбе с целым обществом, 
которое он стремился победить один и не сробел. 
Это было минувшим летом. Я выехал из Петербурга с одним 
набожным приятелем, который взманил меня посмотреть одно 
большое религиозное торжество. Путь был не длинен и не утомителен: прохладным вечерком мы сели в вагон в Петербурге, а на 
следующее утро уже были на месте. Через полчаса мой набожный друг уже поссорился с соборным псаломщиком, который 
оказал ему какую-то непочтительность, а вечером, когда мой сопутник уселся в занятом нами номере писать в Петербург жалобу 
на псаломщика, я, в сопровождении одного легконравного арти
 3

ста, прибывшего сюда «читать сцены», отправился подышать 
свежим воздухом и кстати посмотреть: чем здесь люди живы? 
У нас в Петербурге в эти часы все порядочные люди живут, 
как известно, «при садовых буфетах», и здесь оказалось то же самое, а потому мы и попали без всяких недоразумений в общественный сад, где мой знакомый артист должен был показывать 
свои таланты. 
Он здесь был не новичок и знал многих, и его знали многие. 
Сад, куда мы пришли, был довольно большой для провинциального города, но более был похож на проходной бульвар. 
Впрочем, долевые входы в него по случаю происходившего в 
этот вечер платного концерта и представления были закрыты. 
Платящая публика входила только через один средний проход, 
сделанный в вогнутом полукруге. У ворот помещались дощатые 
будочки для продажи билетов, стояло несколько человек полицейских и несколько зевак, не имевших возможности пройти в 
сад по безденежью. 
Перед этим входом в сад был маленький палисадничек, — неизвестно для чего здесь выращенный и огороженный. Он относился к саду, как передбанник к бане. 
Артист прошел на «особом праве», а я взял билет, и мы вошли 
в ворота под звуки скобелевского марша, за которым следовало 
«ура» и опять новое требование того же марша. 
Публики было много, и вся она жалась больше на небольшой 
лужайке, в одной стороне которой был деревянный ресторан, построенный в виде языческого храма. По бокам его с одной стороны возведен дощатый летний театр, где теперь шло представление, а потом должен был читать мой петербургский чтец; с другой «раковина», в которой помещался военный оркестр, исполняющий тот скобелевекий марш. 
Общество принадлежало, очевидно, к разнообразным слоям: 
были чиновники, офицеры армейского полка, купечество и «серый народ — мещанского звания». В более видных местах густел 
купец, а в отдалениях тучкой толокся полковой писарь с особенной дамой. 
Утлые столики с грязными салфетками были наставлены 
очень часто один возле другого и все решительно заняты. Люди 
дружно производили публичное оказательство, чем они живы. В 
большом спросе были чай, пиво и «проствейн». Только в одном 
месте я заметил человека, который вел дело солиднее: перед ним 

 
4 

стояла шампанская бутылка с коньяком и чайник с кипятком для 
пунша. Пустых стаканов возле него было несколько, но сидел он 
одиноко. 
Гость этот имел замечательную наружность, которая бросалась в глаза. Он был огромного роста, с густою черною растительностью, по которой и в голове и в бороде уже струилась седина, и одет он был чрезвычайно вычурно, пестро и безвкусно. 
На нем была цветная, синяя холщовая рубашка с высокими, туго 
накрахмаленными воротничками коляской; шея небрежно повязана белым фуляром с коричневым горошком, на плечах манчестеровый пиджак, а на груди чрезвычайно массивная золотая 
цепь с бриллиантом и со множеством брелоков. Обут он был тоже оригинально: у него на ногах были такие открытые ботинки, 
что их скорее можно было принять за туфли, и между ними и 
панталонами сверкали яркие красные полосы пестрых шелковых 
носков, точно он расчесал себе до крови ноги. 
Он сидел за самым большим столом, который помещался на 
самом лучшем месте — под большою, старою липою, и, казалось, 
был в возбуждении. 
Сопровождавший меня артист при виде этого оригинала сжал 
мне потихоньку руку и заговорил: 
— Ба-ба-ба! Вот неожиданность-то! 
— Кто это такой? 
— Это, матушка, сужект первого сорта. 
— В каком смысле? 
— В смысле самом любопытном. Это Мартын Иваныч — дровяник, купец, зажиточный человек и чудак. В просторечии между 
своих людей именуется «Мартын праведник», — любит всем 
правду сказывать. Его, как Ерша Ершовича, по всем русским рекам и морям знают. И он не без образования — Грибоедова и 
Пушкина много наизусть знает, и как выпьет, так и пойдет чертить из «Горя от ума» или из Гоголя. Да он как раз для нас 
и в ударе — без шляпы уже сидит. 
— Жарко сделалось. 
— Нет; у него под шляпою всегда другая бутылка, на тот случай, если из буфета больше подавать не станут. 
Артист кликнул мимо пробегавшего лакея и спросил: 
— У Мартына Ивановича под шляпой есть бутылка? 
— Как же-с... прикрыта. 

 5

— Ну, значит, готов, и скоро будет представление какойнибудь самой неожиданной и самой высокой справедливости! — 
Надо с ним повидаться. 
Артист направился к Мартыну Ивановичу, а я побрел за ним и 
невдали наблюдал их встречу. 
Артист остановился перед Мартыном и, сняв шляпу, с улыбкой молвил: 
— Вашей справедливости почет. 
Мартын Иванович в ответ на это протянул ему руку и, сразу 
бросив его на смежный пустой стул, отвечал: 
— «Прошу, — сказал Собакевич». 
— А я не хочу, — проговорил мой приятель, но в эту минуту 
перед ним уже стоял стакан пуншу, и Мартын опять повторил ту 
же присказку: 
— «Прошу, — сказал Собакевич». 
— Нет, право я не могу, — мне сейчас надо читать. 
Мартын выплеснул пунш на землю и привел какую-то ноздревскую фразу. 
Мне это не нравилось: я понял, почему все бежали от этого 
антика. Оригинал действительно был оригинален, но только мне 
казалось, что в нем сидит не один Собакевич, а и Константин 
Костанджогло, который рыбью шелуху варит. Только Костанджогло теперь подпил и с непривычки еще противнее хает весь 
свет. Он заговорил, что «все у нас подлецы»; и когда публика 
опять потребовала скобелевский марш, вдруг беспричинно встал 
и зашикал. 
— Чего это он? — спросил я отошедшего от него приятеля. 
— Переложил немножко справедливости. А впрочем, пора в 
театр. 
Я ушел с приятелем и приютился у него в уборной. Пели, читали и опять вышли в сад. 
Спектакль был кончен. Публика значительно редела и, расходясь, еще требовала скобелевский марш. Мы без затруднения 
нашли столик, но по счастию или по несчастию попались опять 
«visавидом» с нашим Мартыном Ивановичем. Он за время нашего отсутствия еще успел повысить свою чувствительность, и его 
справедливость, видимо, требовала у него уже гласного оказательства. Он теперь уже не сидел, а стоял и декламировал, но не 
стихи, а прозаический отрывок, который действительно обязывал 
признать в нем весьма значительную для человека его среды на
 
6 

читанность. Он валял на память места из похвального слова Захарова Екатерине, которое находится в «Рассуждении о старом и 
новом слоге». 
— «Суворов, рекла Екатерина, накажи! — Как бурный вихрь 
взвился он от стрегомых им границ турецких; как сокол ниспал 
на добычу. Кого увидел — расточил; кого натек — победил; в кого бросил гром — истребил. Было и нет. Европа содрогнулась... 
и...» 
Но в это время публика опять потребовала «Скобелева марш», 
и за исполнением этой пиесы оркестром стало не слышно, что 
вещал Мартын Иванович; только когда марш был кончен, разнеслось опять: 
— «Надлежит чтити праотцев и неудобь себе точию высоко 
мыслити!» 
— Чего этот человек добивается? — спросил я приятеля. 
— А правды, правды, государь мой, он справедливости добивается. 
— На что она ему теперь? 
— Она ему необходима: праведен бо есть и правоты вид являет лице его. Вот он сейчас ее и явит! Глядите, глядите! — закончил рассказчик. И я увидал, что Мартын Иванович вдруг снялся с 
своего места и неверными, но скорыми шагами устремился к 
проходившему мимо пожилому человеку в военной форме. 
Мартын Иванович нагнал этого незнакомца (который оказался 
капельмейстером игравшего оркестра), моментально схватил его 
сзади за воротник и закричал: 
— «Нет, ты от меня не скроешься, — сказал Ноздрев». 
Капельмейстер сконфуженно улыбался, но просил его оставить. 
— Нет, я тебя не оставлю, — отвечал Мартын Иванович. — 
Ты меня измучил! — И он подвинул его к столу и закричал: — 
Пей за обиду оскорбленных праотцев и помрачение потомцев! 
— Кого я обидел? 
— Кого? Меня, Суворова и всех справедливых людей! 
— И не думал, и не располагал. 
— А для чего ты целый вечер скобелевский марш зудишь? 
— Публика требует. 
— Ты меня измучил этой несправедливостью. 
— Публика требует. 
— Презирай публику, если она несправедлива. 

 7

— Да в чем тут несправедливость? 
— Отчего Суворову марша не играешь? 
— Публика не требует. 
— А ты ее вразумляй. Раз сыграй Скобелеву, а два раза Суворову, потому он больше воевал. Да! И вот я тебя теперь с тем и 
отпускаю: иди и сейчас греми марш Суворову. 
— Не могу. 
— Почему? 
— Нет суворовского марша. 
— Как нет марша Суворову? «Суворов, рекла Екатерина, накажи! Он взвился, ниспал, расточил, победил, Европу содрогнул!..» И ему марша нет! 
— Нет. 
— Почему? 
— Публика не требует. 
— Ага... так я же ей покажу! 
И Мартын Иванович вдруг выпустил из своих рук капельмейстера, встал на стол и закричал: 
— Публика! ты несправедлива, и... за то ты свинья! 
Все зашумело и задвигалось, а возле стола, с которого держал 
речь Мартын справедливый, явился пристав и начал требовать, 
чтобы оратор немедленно спустился на землю. Мартын не сходил. Он отбивался ногами и громко продолжал укорять всех за 
несправедливость к Суворову и закончил вызовом, бросив вместо 
перчатки один башмак с своей ноги. Подоспевшие городовые 
схватили его за ноги, но не остановили смятения: в воздухе пролетела вторая ботинка, стол опрокинулся, зазвенела посуда, 
плеснули коньяк и вода, и началась свалка... У буфета по чьемуто распоряжению мгновенно погасили фонари, все бросились к 
выходу, а музыканты на эстраде нестройно заиграли финальное: 
«Коль славен наш господь в Сионе». 
Мы с приятелем примкнули к небольшой кучке любопытных, 
которые не спешили убегать и ожидали развязки. Все мы теснились у того места, где полиция унимала расходившегося Мартына 
Ивановича, который мужественно отстаивал свое дело, крича: 
— «Екатерина рекла: Суворов, накажи... Он взвился, ниспал, 
расточил, содрогнул». 
И он замолк, или от того, что устал, или ему помешало чтонибудь иное. 

 
8 

В теперешней темноте было трудно разглядеть, кто как кого 
тормошит, но голос справедливого человека раздался снова: 
— Не души: я сам иду за справедливость. 
— Не здесь доказывают справедливость, — отвечал ему пристав. 
— Я не вам, а всему обществу говорю! 
— Пожалуйте в участок. 
— И пойду — только дальше руки ваши. 
— Пожалуйте! 
— И пойду. Руки прочь! Нечего меня обнимать. Ничего мне не 
может быть за Суворова-Рымникского! 
— Господа, посторонитесь — осадите. 
— Я не боюсь... Почему Суворову марша нет? 
— Мировому судье жалуйтесь. 
— И пожалуюсь! Суворов больше! 
— Судья разберет. 
— Дурак ваш судья! Где ему, черту, разобрать. 
— Ну вот!.. Это все в протокол. 
— А я вашего судью не боюсь и иду! — выкрикнул Мартын. 
— Он раздвинул руками полицейских и пошел широкими шагами 
к выходу. Ботинок на нем не было — он шел в одних своих пестрых носках... 
Полицейские от него не отставали и старались его окружать. 
Из рядов остававшейся публики кто-то крикнул: 
— Мартын Иванович, сапожки поищи... обуйся. 
Он остановился, но потом махнул рукою и опять пошел, крикнув: 
— Ничего... Если я справедливый человек, я так должен быть. 
Справедливость завсегда без сапог ходит. 
У ворот Мартына посадили на извозчика и повезли с околоточным. 
Публика пошла каждый кому куда надо. 
— А ведь он, однако, и в самом деле справедливо рассуждал, 
— говорил, обгоняя нас, один незнакомец другому. 
— В каком роде? 
— Как хотите — Суворов ведь больше Скобелева воевал, — 
зачем ему в самом деле марша не играют. 
— Положенья нет. 
— Вот и несправедливость. 

 9