На святках

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

А.П. Чехов 
 

НА СВЯТКАХ 

 
 

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

НА СВЯТКАХ 

 

 
 
 
 
 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

2 

I 

– Что писать? – спросил Егор и умокнул перо. 
Василиса не виделась со своею дочерью уже четыре года. 
Дочь Ефимья после свадьбы уехала с мужем в Петербург, прислала два письма и потом как в воду канула; ни слуху ни духу. И 
доила ли старуха корову на рассвете, топила ли печку, дремала ли 
ночью – и всё думала об одном: как–то там Ефимья, жива ли. Надо бы послать письмо, но старик писать не умел, а попросить было некого. 
Но вот пришли святки, и Василиса не вытерпела и пошла в 
трактир к Егору, хозяйкиному брату, который, как пришел со 
службы, так и сидел всё дома, в трактире, и ничего не делал; про 
него говорили, что он может хорошо писать письма, ежели ему 
заплатить как следует. Василиса поговорила в трактире с кухаркой, потом с хозяйкой, потом с самим Егором. Сошлись на пятиалтынном. 
И теперь – это происходило на второй день праздника в трактире, в кухне – Егор сидел за столом и держал перо в руке. Василиса стояла перед ним, задумавшись, с выражением заботы и 
скорби на лице. С нею пришел и Петр, ее старик, очень худой, 
высокий, с коричневой лысиной; он стоял и глядел неподвижно и 
прямо, как слепой. На плите в кастрюле жарилась свинина; она 
шипела и фыркала и как будто даже говорила: «Флю–флю–флю». 
Было душно. 
– Что писать? – спросил опять Егор. 
– Чего! – сказала Василиса, глядя на него сердито и подозрительно. – Не гони! Небось не задаром пишешь, за деньги! Ну, 
пиши. Любезному нашему зятю Андрею Хрисанфычу и единственной нашей любимой дочери Ефимье Петровне с любовью 
низкий поклон и благословение родительское навеки нерушимо. 
– Есть. Стреляй дальше. 
– А еще поздравляем с праздником Рождества Христова, мы 
живы и здоровы, чего и вам желаем от господа... царя небесного. 
Василиса подумала и переглянулась со стариком. 
– Чего и вам желаем от господа... царя небесного... – повторила она и заплакала. 
Больше ничего она не могла сказать. А раньше, когда она по 
ночам думала, то ей казалось, что всего не поместить и в десяти 
письмах. С того времени, как уехали дочь с мужем, утекло в море 

3 

много воды, старики жили, как сироты, и тяжко вздыхали по ночам, точно похоронили дочь. А сколько за это время было в деревне всяких происшествий, сколько свадеб, смертей! Какие были длинные зимы! Какие длинные ночи! 
– Жарко! – проговорил Егор, расстегивая жилет. – Должно, 
градусов семьдесят будить. Что же еще? – спросил он. 
Старики молчали. 
– Чем твой зять там занимается? – спросил Егор. 
– Он из солдат, батюшка, тебе известно, – ответил слабым голосом старик. – В одно время с тобой со службы пришел. Был 
солдат, а теперь, значит, в Петербурге в водоцелебном заведении. 
Доктор больных водой пользует. Так он, значит, у доктора в 
швейцарах. 
– Вот тут написано... – сказала старуха, вынимая из платочка 
письмо. – От Ефимьи получили, еще бог знает когда. Может, их 
уж и на свете нет. 
Егор подумал немного и стал быстро писать. 
«В настоящее время, – писал он, – как судба ваша через себе 
определила на Военое Попрыще, то мы Вам советуем заглянуть в 
Устав Дисцыплинарных Взысканий и Уголовных Законов Военнаго Ведомства, и Вы усмотрите в оном Законе цивилизацию Чинов Военаго Ведомства». 
Он писал и прочитывал вслух написанное, а Василиса соображала о том, что надо бы написать, какая в прошлом году была 
нужда, не хватило хлеба даже до святок, пришлось продать корову. Надо бы попросить денег, надо бы написать, что старик часто 
похварывает и скоро, должно быть, отдаст богу душу... Но как 
выразить это на словах? Что сказать прежде и что после? 
«Обратите внемание, – продолжал Егор писать, – в 5 томе 
Военых Постановлений. Солдат есть Имя обчшее, Знаменитое. 
Солдатом называется Перьвейшый Генерал и последней Рядовой...» 
Старик пошевелил губами и сказал тихо: 
– Внучат поглядеть, оно бы ничего. 
– Каких внучат? – спросила старуха и поглядела на него сердито. – Да, может, их и нету! 
– Внучат–то? А может, и есть. Кто их знает! 
«И поетому Вы можете судить, – торопился Егор, – какой есть 
враг Иноземный и какой Внутреный. Перьвейшый наш Внутреный Враг есть: Бахус». 

4 

Перо скрипело, выделывая на бумаге завитушки, похожие на 
рыболовные крючки. Егор спешил и прочитывал каждую строчку 
по нескольку раз. Он сидел на табурете, раскинув широко ноги 
под столом, сытый, здоровый, мордатый, с красным затылком. 
Это была сама пошлость, грубая, надменная, непобедимая, гордая 
тем, что она родилась и выросла в трактире, и Василиса хорошо 
понимала, что тут пошлость, но не могла выразить на словах, а 
только глядела на Егора сердито и подозрительно. От его голоса, 
непонятных слов, от жара и духоты у нее разболелась голова, запутались мысли, и она уже ничего не говорила, не думала и ждала только, когда он кончит скрипеть. А старик глядел с полным 
доверием. Он верил и старухе, которая его привела сюда, и Егору; и когда упомянул давеча о водолечебном заведении, то видно 
было по лицу, что он верил и в заведение, и в целебную силу воды. 
Кончив писать, Егор встал и прочел всё письмо сначала. Старик не понял, но доверчиво закивал головой. 
– Ничего, гладко... – сказал он, – дай бог здоровья. Ничего... 
Положили на стол три пятака и вышли из трактира; старик 
глядел неподвижно и прямо, как слепой, и на лице его было написано полное доверие, а Василиса, когда выходили из трактира, 
замахнулась на собаку и сказала сердито: 
– У–у, язва! 
Всю ночь старуха не спала, беспокоили ее мысли, а на рассвете она встала, помолилась и пошла на станцию, чтобы послать 
письмо. 
До станции было одиннадцать верст. 

II 

Водолечебница доктора Б. О. Мозельвейзера работала и на 
Новый год так же, как в обыкновенные дни, и только на швейцаре Андрее Хрисанфыче был мундир с новыми галунами, блестели 
как–то особенно сапоги; и всех приходивших он поздравлял с 
Новым годом, с новым счастьем. 
Было утро. Андрей Хрисанфыч стоял у двери и читал газету. 
Ровно в десять часов вошел генерал, знакомый, один из обычных 
посетителей, а вслед за ним – почтальон. Андрей Хрисанфыч 
снял с генерала шинель и сказал: 

5 

– С Новым годом, с новым счастьем, ваше превосходительство! 
– Спасибо, любезный. И тебя также. 
И, идя вверх по лестнице, генерал кивнул на дверь и спросил 
(он каждый день спрашивал и всякий раз потом забывал): 
– А в этой комнате что? 
– Кабинет для массажа, ваше превосходительство! 
Когда шаги генерала затихли, Андрей Хрисанфыч осмотрел 
полученную почту и нашел одно письмо на свое имя. Он распечатал, прочел несколько строк, потом, не спеша, глядя в газету, 
пошел к себе в свою комнату, которая была тут же внизу, в конце 
коридора. Жена его Ефимья сидела на кровати и кормила ребенка; другой ребенок, самый старший, стоял возле, положив кудрявую голову ей на колени, третий спал на кровати. 
Войдя в свою комнатку, Андрей подал жене письмо и сказал: 
– Должно, из деревни. 
Затем он вышел, не отрывая глаз от газеты, и остановился в 
коридоре, недалеко от своей двери. Ему было слышно, как Ефимья дрожащим голосом прочла первые строки. Прочла и уж 
больше не могла; для нее было довольно и этих строк, она залилась слезами и, обнимая своего старшенького, целуя его, стала 
говорить, и нельзя было понять, плачет она или смеется. 
– Это от бабушки, от дедушки... – говорила она. – Из деревни... Царица небесная, святители–угодники. Там теперь снегу навалило под крыши... деревья белые–белые. Ребятки на махоньких 
саночках... И дедушка лысенький на печке... и собачка желтенькая... Голубчики мои родные! 
Андрей Хрисанфыч, слушая это, вспомнил, что раза три или 
четыре жена давала ему письма, просила послать в деревню, но 
мешали какие–то важные дела: он не послал, письма где–то завалялись. 
– А в поле зайчики бегают, – причитывала Ефимья, обливаясь 
слезами, целуя своего мальчика. – Дедушка тихий, добрый, бабушка тоже добрая, жалосливая. В деревне душевно живут, бога 
боятся... И церковочка в селе, мужички на клиросе поют. Унесла 
бы нас отсюда царица небесная, заступница–матушка! 
Андрей Хрисанфыч вернулся к себе в комнатку, чтобы покурить, пока кто не пришел, и Ефимья вдруг замолчала, притихла и 
вытерла глаза, и только губы у нее дрожали. Она его очень боя
6 

лась, ах, как боялась! Трепетала, приходила в ужас от его шагов, 
от его взгляда, не смела сказать при нем ни одного слова. 
Андрей Хрисанфыч закурил, но как раз в это время наверху 
позвонили. Он потушил папиросу и, сделав очень серьезное лицо, 
побежал к своей парадной двери. 
Сверху спускался генерал, розовый, свежий от ванны. 
– А в этой комнате что? – спросил он, указывая на дверь. 
Андрей Хрисанфыч вытянулся, руки по швам, и произнес 
громко: 
– Душ Шарко, ваше превосходительство!