Искусство речи на суде


П.' СЕРГЪИЧЪ.





                ИСКУССТВО I’K'III











С.-ПЕТЕГВУРГЪ
СЕНАТСКАЯ ТиПОГРАФТЯ
1910.

       Просмотрите эти замптки, читатель; если что покажется полезным^—прочтите; если нптъ,—бросьте книгу и бгрдъте здоровы.

   С.-Петербургъ
14 Февраля трю г.

ГЛАВА I.



            О елог'Ь.


   Чтобы быть настоящими обвинителемъ или защитником^ на суде, надо уметь говорить; мы не ум4емъ и не учимся, а разучиваемся; въ школьные годы мы говоримъ и пишемъ правильнее, чЬмъ въ зр'Ьломъ возрасте. Доказательства этого изобилуютъ въ любомъ изъ видовъ современной русской речи: въ обыкновенномъ разговоре, въ изящной словесности, въ печати, въ политическихъ речахъ. Наши отцы и д!ды говорили чистымъ русскимъ языкомъ, безъ грубостей и безъ ненужной изысканности; въ наше время, въ такъ называе-момъ обществе, среди людей, получившихъ высшее обра-зоваше, точнее сказать, высппй дипломъ, читающихъ толстые журналы, знакомыхъ'"съ“древними и новыми языками,' мы слышимъ татйя выражешя, какъ: позавчера, ни къ чему, ни по чемъ, тринадцать душъ гостей, померъ вмЬсто умеръ, еы-пивалъ, вместо пилъ, занять пргятелю деньги; мн'Ь приходилось слышать: заманум л обманилъ.
   На ряду съ этими грубыми ореографическими ошибками разговори бываетъ засоренъ ненужными вводными предложе-шями и безсмысленными междометаями. Будьте внимательны къ своимъ собеседникамъ, и вы убедитесь, что они не мо-гутъ обойтись безъ этого. У одного только и слышно: такъ сказать, какъ бы сказать, какъ говорится, въ некоторомъ роде, все-жъ таки; это последнее слово, само посебб далеко не благозвучное, произносится съ какимъ-то змеиннмъ ноши-

помъ; другой поминутно произносить: ну, это слово — маленькш протей: ну, ну—ну, ну—те, ну — те-съ, ну-ну-ну; трети между каждыми двумя предложешями восклицаете: да! — хотя его никто ни о чемъ не спрашиваетъ и риторическихъ во-просовъ онъ себе не задаете. Окончивъ беседу, эти pyccnie люди садятся за работу и пишуть: я жалуюсь на нанесете типе побой, — онъ ничего не помнить, что сь нимъ произошло, —дерево было треснуто, — все ноложилися спать. Это — отрывки изъ слЗдетвенныхъ актовъ. Въ постановле' i одного столичнаго мирового судьи я нашелъ указаше на - 5винеше некоего Чернышева „въ краже торговыхъ правь, выданныхъ губернаторомъ на право торговли". Впрочемъ, мировые судьи завалены работой; имъ некогда заниматься стилистикой. За-глянемъ въ недавше законодательные матер!алы; мы найдемъ слйдуюпця примечательный строки:
    „Между преступными по службе дйяшями и служебными провинностями усматривается существенное различ!е, обусловливаемое тймъ, что дисциплинарная ответственность служа-щихъ есть последств!е самостоятельнаго, независимо отъ преступности или непреступности даннаго деяшя, нарушешя особыхъ, вытекающихъ изъ служебно - подчиненныхъ отно-шешй обязанностей, къ которымъ принадлежите также соблюдете достоинства власти во вне-служебной деятельности служащихъ".
    Въ этомъ отрывке встречается только одно не русское слово; темь не менее, это настоящая китайская грамота. Необходимо крайнее напряжете внимашя и разсудка, чтобы уразуметь мысль писавшаго. Върусскомъ переводе это можно изложить такъ: служебный провинности, въ отлич!е отъ слу-жебныхъ преступлетй, заключаются въ нарушеши обязанностей служебной подчиненности или несоблюдеши достоинства власти вне службы; за эти провинности устанавливается дисциплинарная ответственность. Въ подлиннике 47 словъ, въ переложеши — 26, т. е. почти вдвое меньше. Не знаю, есть ли

преимущества въ подлиннике, но въ немъ несомненно есть ошибка, замаскированная многослов!емъ. По прямому смыслу этихъ строкъ разлише между должностнымъ иреступлешемъ и проступкомъ заключается не въ свойстве д4яшя, а въ порядке преследовашя; это все равно, что сказать: убйство отличается отъ обиды т&мъ, что въ одномъ случай обви-няетъ прокуроръ, а въ другомъ частное лицо. Писавший, конечно, хот4лъ сказать не это, а нечто другое. Несколькими строками¹ ниже читаемъ: ..проявление неспособности или неблагонадежности можетъ возбудить вопросъ о прекращение отношешй- служебной подчиненности¹¹. Здесь отвлеченному понятно проявленье приписывается способность къ разсудочной деятельности.
    Примеромъ законченнаго законодатедьнаго творчества можетъ служить ст. 531 уголовнаго уложешя: „Виновный въ опозореньи разглашешемъ хотя бы въ отсутсше опозоренною, обстоятельства, его позорящаго, за cie оскорблеше наказывается заключешемъ въ тюрьме¹'.
    Въ торжественномъ зас4данш Академы Наукъ въ честь Льва Толстого ученый изследователь литературы говорить, что предполагаетъ „коснуться творчества великаго писателя со стороны лишь некоторыхъ, такъ сказать, его сторонъ“. Чтобы пояснить свои основныя воззрешя и быть вполне понятнымъ для аудиторы, онъ высказываетъ несколько разсуждешй о человеческомъ познаны и между прочими объясняетъ, что „рациональное мышление нерацгоналист,ично“, и что „будущее будете очень психологично^. Самая задача, поставленная себе ораторомъ относительно Толстого, заключается въ томъ, чтобы „заглянуть, если можно такъ выразиться, въ его нутро“. Въ томъ то и дело, что такъ нельзя выражаться.
    Черезъ месяцъ или два, 22 Марта 1909 г., въ томъ же высокомъ учреждены тотъ же знатокъ родной словесности говорили: „особая, исключительная, великая гениальность Гоголя'¹. Это втрое хуже, чемъ сказать: всегдашшй завсегдатай.

— 10 —

Слыхали вы, что существуетъ обыкновенная, заурядная, мелкая гешальность?
    Въ статье проф. Н. Д. СергЬевскаго „Къ учешю о ре-липозныхъ преступлешямъ (Журн. Мин. Юст., 1906 г., № 4) встречаются сл4дуюлця выражения: „тяжесть наказания этого преступлешя можетъ быть не высока'¹,— „еврейская и хри-стаанская релипи признаютъ сверхъ-чувственнаго Бога, въ существе своемъ стоящаго превыше всякихъ человекоуподо-бительныхъ персонификащй",— „религюзныя убеждешя служить почвою образовашя ряда особыхъ престунныхь деян!й, окрашенные релийознымъ люлектамг.¹¹
    Это писалъ поклонникъ чистой русской народности! И чемъ больше мы будемъ искать, темъ больше найдемъ такихъ при-меровъ,
    Но где же причина постыднаго упадка богатаго языка? Ответь всегда готовь: виноваты школа, классическая система, неумелое преподаваше.
    Пушкинъ ли не быль воспитанъ на классикахъ? Где учились И. О. Горбуновъ или Максимъ Горьки?
    Скажутъ, виноваты газеты, виновата литература: писатели, критики; если такъ пишутъ творцы слога и ихъ присяжные ценители, мудрено ли, что те, кто читаеть ихъ, разучились и писать, и говорить? Съ такимъ же правомъ можно спросить: какъ не стать воромъ судье, который каждый день судить во-ровъ? или: какъ не победить тому, кого побеждаютъ враги?
    НФть, виноваты не только школа и литература, виноватъ каждый грамотный человекъ, позволяющей себе невнимаше къ своей разговорной и письменной речи. У насъ ли нетъ образцовъ? Но мы не хотимъ ихъ знать и помнить. Турге-невъ приводить слова Мериме: у Пушкина поэз!я чуднымъ образомъ расцветаетъ какъ-бы сама собою изъ самой трезвой прозы. Удивительно верное замечаше,—и делаетъ его ино-странецъ. Перепишите стихи пушкинскихъ элепй, не разделяя ихъ на риемованныя строки, и учитесь по этой прозе.

— 11 —

Такихъ стиховъ никто никогда не напишеть, но такою же хрустальной прозой обязаны писать вей образованные люди. Этого требуетъ уважеше къ своему народу, къ окружающими и къ себъ. А безупречный слогъ въ письмй npiynaeib къ чистой разговорной рйчи.

        Чистота слога.

   Въ чемъ заключается ближайшая, непосредственная цйль всякой судебной рйчи?— Въ томъ, чтобы ее поняли тй, къ кому она обращена. Поэтому можно сказать, что ясность есть первое необходимое ycnoBie хорошаго слога; Эпикуръ учили: pjosv яХАо т] aa<p7|vst.av aaxsiv,—не ищите ничего, кромй ясности. Аристотель говорить: шрю&св АаЬш? dpetxj, ca®v) elver <rqp.etov yap, oti 6 Xoyos iav p/r; StjXoi, об ’itotvjoet то ёаотоо epyov. Ясность — главное достоинство рйчи, ибо очевидно, что не-ясныя слова не дйлаютъ своего дйла.
  Каждое слово оратора должно быть понимаемо слушателями совершенно такъ, какъ понимаетъ онь. Бываетъ, что ораторъ почему либо находить нужными высказаться неопределенно по тому или иному поводу; но ясность слога необходима въ этомъ случай не менйе, чймъ во всякомъ другомь, чтобы сохранить именно ту степень освйщешя предмета, которая нужна говорящему; иначе слушатели могутъ понять больше или меньше того, что онъ хотйлъ сказать. Красота и живость рйчи умйстны не всегда; можно ли щеголять изя-ществомъ слога, говоря о результатами медицинскаго изелй-довашя мертваго тйла, или блистать красивыми выражешями, передавая содержание гражданской сдйлки? Но быть не вполнй понятными въ такихъ случаяхъ значить говорить на воздухъ.
   Но мало сказать: нужна ясная рйчь; на судй нужна не- . обыкновенная, исключительная ясность. Слушатели должны поймать безъ у сими. Ораторъ разечитывать на ихъ

— 12 —

воображеше, но не на ихн умн и проницательность. Понявъ его, они пойдутъ дальше; но понявъ не вполнй, попадутъ въ тупики или забрелутъ въ. сторону. „Нельзя разсчитывать на непрерывно чуткое внимаше "судьи, говорить Квинтшпанъ; нельзя надеяться, что онъ собственными силами разсйетъ туманъ р'Ьчи, внесетъ свйть своего разума въ ея темноту; напротивъ того, оратору часто приходится отвлекать его отъ множества постороннихъ мыслей; для этого рйчь должна быть настолько ясной, чтобы проникать ему въ душу помимо его воли, какъ солнце въ глаза. “ Quare поп nt intelligerе possit, sed ne onmino possit non intelligere, curandum: не такъ говорите, чтобы могъ понять, а такъ, что бы не могъ не понять васъ судья.
    На пути къ такому совершенству стоять два внйшнихъ условия: чистота и точность слога, и два внутреннихъ: знаше предмета и знаше языка.
    Точность, опрятность, говорилъ Пушкинъ, вотъ первый достоинства прозы; она требуетъ мыслей и мыслей. Изящество, красота слога есть роскошь, дозволительная для тйхъ, у кого она является сама собою; но въ отношеши чистоты своей рйчи ораторъ долженъ быть неумолимъ. Къ сожалйшю, надо сказать, что въ р4чахъ большинства нашихъ обвинителей и защитниковъ больше сору, ч^мъ мыслей; о точности выражешй они совсЬмъ не заботятся; скорее, щеголяютъ ихъ неряшливостью.
    Первый недостатокъ ихъ — это постоянное злоупотреблеше иностранными словами. Изредка раздаются жалобы и ув4>-щашя бороться съ этими, но ихъ никто не слушаетъ. Огромное большинство этихъ незванныхъ гостей совсймъ не нужны намъ, потому что есть руссшя слова того же значешя, простыл и точныя: фиктивный—вымышленный, мнимый, ини-uiamojob—зачинщики, инспирировать — внушать, доминирующей — преобладающей, господствующей, симуляцгя — притворство и т. д. Мы слышимъ: травма,, прекарность, базировать,

— 13 —

варьировать, интеллигенция, интеллигентность, интеллигентный, интеллигентъ. Одно или два изъ этихъ четырехъ по-сл'Ьднихъ словъ вошли въ общее употребление съ опредЬлен-нымъ смысломъ и намъ, къ сожалйшю, уже не отделаться отъ нихъ; но зан4мъ поощрять вторжеше другихъ? Въ течете немногихъ последнихъ мъсяцевъ въ петербургскомъ суде вошло въ обычай вместо: преступлеше наказуется, карается, говорить: преступление таксируется. Не знаю почему; мы не торгуемъ правосудаемъ.
   Во многихъ случаяхъ для известнаго понятая у насъ, вместо одного иностраннаго, есть несколько русскихъ словъ, и темъ не менее все они вытесняются изъ употребления неуклюжими галлицизмами. Мы встречаемъ людей, которые по непонятной причине избегаютъ говорить и писать слова: недостатокъ, пробелъ, упущеше, исправление, поправка, до-полнеше; они говорятъ: надо внести коррективъ въ этотъ дефектъ; вместо словъ: разследоваше, опросъ, дознайте, имъ почему-то кажется лучше сказать: анкета, вместо наука— дисциплина, вместо: связь, измена, прелюбодеяше— адюль-теръ. Хуже всего то, что эти безобразный иностранным слова прюбретаютъ понемногу въ нашемъ представлении какое-то преимущество передъ чистыми русскими словами: детальный анализъ и систематическая группировка, матергала кажутся более ценной работой, чемъ подробный разборъ и научное изложеше предмета.
   Можно ли говорить, что „прежняя судимость есть характеристика, такъ сказать, досье подсудимаго¹'?— Можно ли говорить: „абзацъ речи», — „письменное заявление адекватно явке**,— ,,приговоръ аннулированъ“, и т.п.? Существуютъ два глагола, которые ежедневно повторяются въ судебныхь за-лахъ; это мотивировать и фигурировать. Намъ заявляютъ съ трибуны, что въ письмахъ фигурировалъ ядъ, или что мещанка Авдотья Далашкина мотивировала ревностью пощечину, данную ею Дарье Захрапкиной. Я слыхалъ, какъ бле-