Леон дворецкий сын

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

ЛЕОН 
ДВОРЕЦКИЙ СЫН 

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЛЕОН ДВОРЕЦКИЙ СЫН 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Леон дворецкий сын. — М.: ИНФРА-М, 2015. —  
20 с. — (Библиотека русской классики) 
 
ISBN 978-5-16-104549-7 
 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104549-7 

Подписано в печать 27.08.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

ЛЕОН ДВОРЕЦКИЙ СЫН 

  
В нынешнем году мною записана для И.С. Аксакова народная 
легенда «о косом левше» — простолюдине, в рассказе о котором 
выводится лицо государя Николая Павловича и многих важных 
людей его времени. Теперь я предлагаю вниманию читателей еще 
более новую легенду того же творчества, в которой слагатели 
выражают свои представления о хищниках, упоминая притом о 
государе Александре Александровиче как об искоренителе хищничества. 
По моему мнению, это интересно во многих отношениях, и 
главнейше вот в каких: 1) возникновение новых легендарных сказаний свидетельствует о жизненности непосредственного, народного творчества и 2) оно обнаруживает замечательную оригинальность и проницательность народного ума и чуткость чувства, 
которые в их счастливом соединении дают простым людям возможность верно характеризовать данное время и по-своему иллюстрировать его особенности. 
Последнее приносит тем бόльшую заслугу народной смышлености, что подобные сказания касаются таких лиц, условия жизни 
которых слагателям легенды незнакомы и самое представление о 
них в народе исполнено младенческой наивности. Отсюда самая 
фабула легенд полна нестаточности и противоречий, а язык испещрен прихотливыми наносами дурно употребляемых слов самой разнообразной среды. 
Последнее происходит, конечно, от слишком сильного старания слагателей попасть в разговорный тон того общественного 
слоя, из которого они берут выводимых ими лиц. Не имея возможности усвоить настоящий склад разговорного языка этих людей, они думают достичь наибольшей живообразности в пересказе, влагая в уста этих лиц слова как можно пестрее и вычурнее, 
чтобы не было похоже на простую речь. 
Это составляет типическую черту устной народной литературы, представляющей лиц отдаленного от народной среды быта, 
и с этим читатель неминуемо должен встретиться и помириться в 
предлагаемой его вниманию легенде о Леоне дворецком сыне — 
застольном хищнике. 
Но прежде чем мы увидим баснословного Леона и узнаем, какими хищениями он прославился и на чем был пойман, — оста
 3

новимся на минуту на теплом, анекдотическом повествовании, 
сложенном о нашем нынешнем государе, которого народ с первых дней его воцарения наименовал »хозяйственным». 
Здесь еще два слова в сторону о царях и о народе. 
Со времени Петра Первого до Александра II простой народ, 
конечно, имел очень слабые представления о личном характере 
царствовавших государей. Верные русские люди верно повиновались и служили всем своим государям, но почти не имели о них 
личных представлений. Царь и царица составляли для простолюдина понятие более общегосударственное, чем личное. Об одном 
Петре говорили, что был «воитель», а потом всех «почитали за 
одну 
стать» 
и 
лишь 
только 
в 
одной 
Малороссии 
опять лично отмечали 
«Катерину 
Крипачиху», 
то 
есть закрепостительницу. Симпатические черты Александра I, 
давшие обильный материал для исторических анекдотов, интересовавших людей образованных, простому народу остались «невнятными». Добродушие и мягкая деликатность чувств этого образованного монарха пленяли «благородных», но «чернородье» 
осталось вне круга этих вращений, и для него признавать новым 
царем Константина, а потом через несколько дней Николая Павловича было все равно. Усопший император Александр Николаевич великим актом освобождения крепостных людей вызвал к себе в народе непосредственные, личные чувства: простой народ 
стал его личнознать и представлять его себе с личными чертами 
его собственного характера. Словом: народ полюбил его лично за 
его личное великодушное дело. 
Ошибаюсь я или нет, но, насколько мне дано чувствовать и 
понимать биение народной жизни, по-моему, с этого великого 
события начинается исторический поворот в отношениях русского «всенародства» к своим государям. С уничтожением крепостной неволи «всенародство» быстро начало свое возрастание в 
свободе разумения и с этой поры, вероятно, всегда уже будет обнаруживать личное отношение к царствующей особе. Когда такие 
личные отношения стали сильнее, в простом народе стало проявляться сильное желание знать все, что возможно, о государе и его 
наследнике, который по естественному ходу вещей должен был в 
свое время занять престол отца. Про нынешнего нашего государя 
простолюдины старались узнать все, что можно, и что им удавалось узнать бог весть с чьего пересказа — все им очень нравилось. Но как узнать все, что хочется, нелегко и даже невозможно, 

 
4 

то народ обратился к своему старинному средству: по каким-то 
мимолетным и неясным отзвукам, может быть, совсем непонятных ему речей он пошел слагать целые истории в своем вкусе и 
между прочим широко разнес по лицу русской земли следующий 
наивный анекдот. Всякий сейчас увидит, что для этого анекдота 
всеконечно нет никакого подтверждения в действительности, но 
в общем здесь что-то угадано, и притом едва ли не самое дорогое, 
это именно народолюбивое настроение императора. 
Наступающая легенда слышана мною на палубе парохода, 
шедшего из Рыбинска в Череповец. Рассказчик, торговый крестьянин, часто бывал в Петербурге и знал здесь многих людей, которые, по его словам, «имели обширные знакомства в публике и 
могли знать при дворе разные абсолютные обстоятельства». 
Вот его рассказ, которому еще предшествует введение, служащее конечно вымышленною, но чрезвычайно теплою характеристикою нынешнего нашего государя. 
Император Александр Николаевич освободил мужиков наперекор всем — своею силою. Много ему мешали, говорили и так и 
этак, но он молился со слезами преподобному Сергию Радонежскому, что «как ты, — говорит, — помогал великому князю 
Дмитрию на татар, так и мне помоги», и бог ему помог все сделать. Так он и сыновей вел правильно, чтобы если какие слова 
против простых людей услышат, тем бы никогда не верили и знали бы, как делом править. Николаю Александровичу он назначил 
науки по законам и по иноземным делам, а Александру Александровичу — все служебные распорядки и народную часть, и из 
них каждый к своему прилежал, на что родителем показано. Николаю Александровичу легче доставалось, потому что вся его 
часть была в книгах прописана, а Александру Александровичу 
досталось труднее, потому что про все просто житейское, о чем 
ему от отца узнать велено, — в книгах от давнего времени цензур 
скрадывает; люди же, которые высокого воспитания, одной правды сами не знают, а про другую не сказывают. О чем он их ни 
спросит, «почему это у нас делается так, а не этак?» — они ему 
отвечают: «это так надобно», а если он опять спросит: «почему 
же так надобно?» — они говорят: «так лучше всего». Проезжал 
он, например, раз по Невскому и видит, что рабочие мужики, которые мостовую перемащивают, легли отдыхать, а головы свои 
на гладырь-камень положили. Александр Александрович и спра
 5

шивает: «Неужели это им этак спокойно?» А те говорят: «Это им, 
ваше высочество, за привычку очень прекрасно». 
Видит Александр Александрович, что очень трудно ему так 
настоящий народный материк понять, и перестал спрашивать, а 
только с этого раза уразумел, как его родителю хитро было одному сделать народу освобождение, и, подойдя к государю, со слезами облобызал его руку и сказал все, что чувствует. 
Государь Александр Николаевич выслушал, и у него на глазах 
слеза блистанула. 
— Правда твоя, — отвечал, — не легко мне было, но за то благодарен богу, что сделалось; а ты за твои чувства проси у меня 
какое хочешь себе по летам утешение. 
Александр Александрович опять у родителя другую руку поцеловал и так ответил: 
— Мне теперь при моем довольстве, ничего не надобно, а 
пусть вперед зачтется. 
Государь согласился и сказал: «Когда захочешь, тогда и проси, 
я не позабуду». 
После того прошло немало дней, а тем временем другой маленький случай вышел: едет раз Александр Александрович из 
Царского Села кататься с провожающим в открытной коляске, а 
кататься он обожал не по битым аллеям, где господа бзырят, а 
больше по простым путям, где вокруг поля и леса видны и замечать можно, как вокруг сельские люди труждаются. 
День был холодный и сиверкий, и после большого дождя обширные лужи стояли, и видит великий князь, что по тем лужам 
небольшие сельские робяточки ходят босыми ножонками в мокрых свитинках, и руки у них от холоду синие, и всё они ими чтото ловят да за плечи в дырявые мешки опускают. 
Он и спросил провожающего: «Что это такое те малые ребятенки делают?» 
Тот отвечает: «В прогулку играют». А Александр Александрович давно такой приказ дал, чтобы ему, когда он едет, всегда в 
боковом кармане в коляске дальновидный венокль полагался. Он 
этот венокль вынул, навел стекло и видит, что крестьянские дети 
прутики на топливо собирают, и у него на очах слеза намутила. 
Провожающий говорит ему: «Из-за чего это вы, ваше высочество? Им это проминаж в удовольствие». А Александр Александрович кротко молвил: «Я это просто от ветра», — и велел кучеру 
ко двору ехать. Очень он хотел расспросить: отчего это так, что 

 
6 

вокруг таковые леса, а они с толикой нуждой прутики собирают, 
но не стал ничего говорить, а приехал домой и все скучный был, 
но решил себе, что «я, говорит, про этот проминаж сам собою доведаюсь», и как при дворе обеденный стол отошел, он и просит 
государя его с собою вечером кататься взять. 
— Я, — говорит, — нынче дорогой вам мою просьбу скажу, 
которая мне зачтена. 
Государь согласился, и они поехали. 
Как они выехали в парк, государь спросил: 
— В чем просьба? 
А Александр Александрович отвечает: 
— Это еще не здесь можно сказать, а велите сделать большой 
кривопуток, в самое отдаленное место отъехать, где бы нас ниоткуда видеть нельзя было. 
Пустили кривопутком в такое самое отдаленное место, где уж 
никаких ни бюстров, ни фимер не стоит, а только высокие деревья, от коих в небо дыра, а на земле лужина. 
Тут Александр Александрович и сказал: 
— Просьба моя, — говорит, — в том, что дозвольте мне по 
луже босиком походить. 
Государь удивился: 
— Отчего это, — говорит, — такая фантазия? 
А Александр Александрович отвечает: 
— После я все доложу, а теперь прошу дозволения, как обещано. 
Государь свое слово сдержал и позволил, а после, когда назад 
возвращались, Александр Александрович ему открылся. 
— Я, — говорит, — детское положение в крестьянстве знать 
желал, потому что мне все неверно сказывают. 
Государь его похвалил и, за ручку взявши, у себя ее под шинелью к сердцу прижал. 
— Это, — изволил сказать, — хорошо, всеми мерами грунту 
доходи, только об этом разе матери не сказывай, а то она опасаться будет, чтобы не простудился, а своему дядьке вели, чтобы 
завтра утром мне о твоем благополучном здоровье ранний бюкжет подал. 
Ушли годы и резко изменили обстоятельства. Александр 
Александрович сделался наследником престола и «стал своим 
домом хозяйствовать». 

 7

Тут и появляется в туманных грезах народной фантазии какойто «Леон дворецкий сын» — придворное лицо, которого значение 
и роль в действительности ни к чему приноровить невозможно, а 
между тем в развитии касающейся его фабулы есть проникновенная попытка создать довольно цельный тип. 
Засим наступает повествование о Леоне. 
Леон во всех хозяйских делах провор и поспех делал. Старше 
его находился лейб-мейстер, но во всяком хозяйственном распоряжении Леон больше этого заведовал, потому что лейб-мейстер 
был из больших господ и никакого дела не понимал; обо всем он 
должен был спрашивать, а не знал, у кого о чем спросить надобно. Леон же был многоопытный, настоящего, коренного, придворного семени и как родом своим, так и проворством во всех 
местах славился. Отец его был большой дворецкий, и отцов отец 
точно то же, и так они далеко шли всё по одной линии, а к тому 
же Леон еще больше был через жену усилен и через нее место 
получил. Леонова жена родом выходила еще именитее мужа, потому что ее отец был реткнехт, а мать придворная корцысканка, 
но, еще того важнее, у нее была дамского совета крестная хапфрау. Когда вышла одна бролиантовая история, корцысканка с 
места своего сбежала, а дочь оставила крестной, и та ее воспитала 
в своих понятиях и потом через одну лейб-мейстерову куколку 
так приступила, чтобы корцысканкину дочь за Леона замуж выдать и место ему по закупной части дать... Лейб-мейстер своей 
куколке ни в чем отказать не мог и поставил Леона на это место. 
Житье им обоим было чудесное, потому что все им принесено 
и подано готовое и живут они в тепле и при ярком освещении в 
больших покоях и никуда ни для какой надобности низачем корцысканкиной дочери не надо на ветер выходить. Тут и баня, тут и 
аптека, тут же по коридорам и в храм божий пройти помолиться, 
тут и лекарь и обер-священник, если надо исповедоваться. Родятся дети, и то им не в убыток себе, а даже к прибыли, потому что 
идет за каждое рождение от казны награда, а потом еще особливо 
дается на крестины и на определение, а крестить кумовьев искать 
не надо. Все без труда идут: хотишь штатского со звездой, хотишь военного с вексельбантами. Леоном никто не пренебрегал, 
потому что должность его по мартитантской части была самая 
для каждого полезная и он всегда мог которого вежливого 
вспомнить и хорошо принять, а если который к нему неискателен, он мигнет лакею — «обнести его блюдом», — тот сейчас у 

 
8 

всех на глазах и обнесет, или кивнет на другой манер, чтобы 
плеснуть ему вина из бутылки за последний сорт, тот и угостит 
подмадерным хересом или еще хуже, а жаловаться на них не стоит, потому что они без совести заклянутся, забожатся и сам же за 
них виноват выйдешь. Но при всем том благополучии жизнь Леонова одним была пренесчастная: жена его была с большим буланцем, очень надменное имела о себе мнение и мужа терпеть не 
любила. 
Леон из себя был ни хорош, ни дурен, а средственный, и то к 
ночи хуже становился, а с утра, как придворным лицерином по 
положению вытрется, то со всеми в один вид выходил. Однако 
корцысканкина дочь его находила не во вкусе и говорила, что он 
ей хуже Квазиморды, которого в театре представляют, и считала 
так, что через замужество с ним вся ее жизнь погублена, потому 
что без этого при ее образовании она надеялась кого-нибудь важного лица на бартаж принять и после всю жизнь по-французски 
разговаривать. «Теперь же, — говорит, — все это пропало, и вы 
по крайней мере должны для меня страдать и доставлять мне все 
благополучия». А иначе грозилась сходить к крестной хап-фрау и 
пожаловаться, а «тогда, — говорит, — вас для моей красоты сейчас с места сгонят». 
Леон видит, что дело плохо, — начал жене потрафлять, но все 
равно угодить ей никак не мог. Все ей по его наружности не нравилось, и она к нему придиралась за то, в каком виде его бог сотворил: «у вас, — говорит, — нос бугровый». Он рассудительно 
ответит: «это от бога», а она, как змея: «нет, — говорит, — это от 
вина, вы много казенного вина пьете, а вы лучше его прячьте да 
продавайте». Он хочет ей понравиться, намажет нос губной помадой, а она говорит: «так еще хуже. Вы бы лучше не на помаду 
тратили, а зрительную ложу мне в театр взяли». Он ее в театр 
свозил, а она вместо того, чтобы мирсúти сказать, еще более обиделась, говорит: «Я простых представлений без пения не люблю, 
мне надо в оперу». Леон повез ее в самую лучшую оперу «Жизнь 
за царя»: «Слушай, — говорит, — сколько хочешь». Здесь уже, 
разумеется, все вполне хорошо: актриса мальчиком переделась и 
поет: «Медный конь в поле пал, я пешком убежал», а после Петров делает страшное гудение, но ей и это не нравится: «Медный 
конь это, — говорит, — одно воображение — его не видно, а у 
Петрова очень рот большой». 

 9