Легенда о совестном Даниле

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

ЛЕГЕНДА 
О СОВЕСТНОМ 
ДАНИЛЕ

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЛЕГЕНДА  
О СОВЕСТНОМ ДАНИЛЕ 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Легенда о совестном Даниле. — М.: ИНФРА-М, 
2015. — 18 с. — (Библиотека русской классики) 
 
ISBN 978-5-16- 
 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104546-6 

Подписано в печать 27.08.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

ЛЕГЕНДА О СОВЕСТНОМ ДАНИЛЕ 

 
 
 
 
Пристрастие не дальновидно,  
а ненависть вовсе ничего не видит. 
Исидор Пелусиог (Письмо к Кириллу) 
  
Легко тому, чье сердце не знает 
 состраданья, но пусть он, однако,  
не радуется, ибо его постигнет  
жестокое мучение и оно начнет  
терзать его тогда, когда он будет  
уже не в состоянии исправить  
свою вину. Огонь гиенский, по моему 
 суждению, есть не что иное, 
 как позднее раскаяние. 
Сирия (сл. XVIII) 
 
 
 
Полторы тысячи лет тому назад на Востоке, близ Синайской 
горы, жил в маленьком ските молодой человек, по имени Данила. 
Скит в тогдашнее время не был похож на нынешние русские скиты, где живут монахи, у которых есть храмы и готовое содержание. В старое время на Востоке скитом называли несколько хижинок, — чаще несколько пещерок в горе, да вокруг тесное огражденное место, где ютились три или четыре человека, собравшиеся по единомыслию, чтобы жить вдали от соблазнов. Люди 
эти вели строгую жизнь и питались трудами своих рук. Церквей у 
них не было и не было тоже и священников, и долгое время скитниками не управляло никакое начальство. 
Скиты устраивались легко и не скрывали в себе никаких драгоценностей, а располагались они часто близко к самому рубежу 
крещеной земли, чтобы иметь возможность научать христианской вере “варваров”. Варварами называли некрещеных людей, 
которых было еще много повсюду. Много их кочевало и в жарких 
степях близ Синая. 

 3

Порубежные скитники от варваров не скрывались, а, напротив, сами искали случая встречаться с ними, чтобы говорить им о 
благе, которое может миру дать Христово учение. Они старались 
убедить варваров, что Бог есть Отец всех людей и что воля Его 
заключается в том, чтобы все люди жили в любви и чтобы никто 
не делал друг другу никакого зла, а если кого обидят, чтобы он не 
мстил, но старался бы заплатить за обиду добром и победил зло 
любовью, ибо только одна любовь обнаруживает зло и побеждает 
его. Варвары же по дикости своей не понимали и не верили, что 
все люди равно достойны сострадания и что прощение обид может привести мир на землю. Они надеялись на силу и часто нападали на ближайших скитников, а как скитники были бедны и 
взять у них было нечего, то варвары забирали самих их к себе в 
неволю, угоняли в степи и там заставляли пленников стеречь 
своих коней, ослов и верблюдов, стричь овец и сушить навоз 
с бурьяном на топливо. 
Случилось, что варвары напали и на тот скит на Синае, где 
жил Данила. Сколько здесь было старых людей — они всех перебили, а Данилу, как человека молодого и годного к работе, взяли 
с собою, связали ему ноги, посадили на верблюда и увезли очень 
далеко в степь, а там приставили его караулить стада от зверей и 
от хищников. 
Данила служил своим пленителям долго, научился ихнему 
языку и перекочевывал с ними с места на место несколько лет. 
Он их веру не порочил, а они не мешали ему верить по-своему и, 
замечая, как он живет с ними честно, до того в нем уверились, 
что совсем не стали за ним смотреть, а во всем на него полагались, будто как на своего человека. Данила несколько раз мог 
бросить порученные ему стада, сесть на коня и ускакать, но ни 
разу на это не покусился. А потом Данила стал замечать, что варвары как будто стали любить слушать, как он рассуждает похристиански, и во многих суждениях начали сами и говорить, и 
делать с ним согласно. Стало Даниле и жить хорошо, и начал он 
разуметь, что он живет с чужими людьми не без пользы, потому 
что наводит их на хорошее последование доброму учению. Но 
раз прискакал на своем коне один варвар, бывший на рубеже, и 
объявил, что крещеные прислали через него за Данилу выкуп и 
что теперь Данилу надо отпустить. 
Данила очень обрадовался, что может вернуться к своим, но 
как остался он последнюю ночь в степи под шатром, стало ему 

 
4 

жалко и варваров. “Вот, — думалось ему, — только что некоторые из них начали было по-доброму рассуждать и поступать с 
другими милостивее, а вот я теперь уйду — они опять все позабудут и обратятся к старинной злобе. Мне бы их беречь в добре, а 
я ухожу... Ведь это и есть мое дело, для которого я оставил дом и 
стал жить в ските, откуда пленен был”. Но желание жить в обществе своих людей христианской веры все-таки стало сильнее этих 
суждений, и Данила решился уйти. А варвары поделили между 
собою присланный выкуп, дали Даниле тыкву воды и белого 
пшена и послали двух верховых, чтобы проводить его до рубежа, 
откуда он без опасения может один идти к крещеным. 
  
Данила благополучно воротился к себе за рубеж и стал жить 
прежнею скитскою жизнью. Но это недолго продолжалось: через 
полгода наскакали на их скит другие темнолицые варвары и 
опять угнали Данилу в плен и заставили его сушить навоз для огня и сторожить овец, коней и верблюдов. 
Даниле теперь гораздо досаднее сделалось, чем в первый раз, 
да и жить ему с этими варварами показалось хуже, потому что с 
прежними он был уже обвыкшись и они с ним были ласковее, а 
эти его не знали и не заботились о нем, а показали, что делать, и 
оставили без присмотра. 
Он стал все больше скучать и рассуждать, что варвары владеют им совсем неправильно, потому что он уже раз выкуплен, и, 
улучив удобное время, покинул все, что ему доверено, и убежал. 
И опять благополучно перебрался за рубеж крещеной земли и 
пришел в скит; но варвары скоро его хватились, вскочили на коней, прискакали к скиту, всю огорожу развалили, все пещерки 
поразметали и старых людей побили, а Данилу опять в плен повели пешим, прицепив его веревкою за шею к верблюжьему седлу. Для того же, чтобы Данила не останавливался, а скорее поспевал за верблюдом, сзади его ехал молодой варвар и колол Данилу острым копьем в спину. Подвигался Данила немощными 
ногами, стеная, и на след его по пескам капала его кровь. 
Идучи за этим караваном, Данила вспоминал свои два прежние плена и плакал, что ни в первый, ни во второй раз над ним 
никогда такого свирепого тиранства не было, и почувствовал он в 
себе против своих мучителей несносное озлобление, особенно 
против того молодого сильного варвара, который был черен как 
мурин [Мурин — черный человек, эфиоп. В некоторых церков
 5

ных книгах муринами называются также бесы (Иерем.XLVI, 
9) (прим. Лескова).] и ехал верхом на вороном коне в самом хвосте каравана и подгонял Данилу копьем в спину. 
Поднимался против него в Даниле после каждого поранения 
такой дух мести, что если бы сила его взяла, то он так бы на этого 
варвара и бросился и убил бы его. 
А озлобляющий Данилу молодой эфиоп все едет в высоком 
седле и белыми зубами скрипит, а глазами ворочает и все Данилу 
копьем колет. 
Привели варвары Данилу на свое становище, где у них шатры 
раскинуты и большой и мелкий скот пасется. Тут они слезли с 
коней, и жены, и дети к ним из-под шатров выбежали, одни у них 
стали коней и верблюдов принимать и расседлывать, а другие 
пшено в котлах заварили, и вот все стали есть и Даниле вареного 
пшена на лопухе бросили, а сами разговаривают, что надо им это 
становище завтра кинуть и на другое идти, потому что здесь вокруг трава жаром спалена и скоту голодно. 
Данила же, долго жив между варварами, понимал их разговор 
и думал: “ну, если завтра меня опять идти на ногах погонят, то я 
не могу, и пусть они лучше сразу убьют меня мечом или пикою”. 
Но за ночь вышла перемена: тот самый черный варвар, который гнал Данилу, разболелся страшной горячкой, так что жена 
его копала руками холодную глину и обкладывала ему голову. 
Тогда другие сказали: 
— Оставим их один шатер здесь и пленника с ними. Прикуем 
ему на ногу колодку, и пусть он им тут работает, а жена пусть за 
мужем смотрит, пока он поправится. 
Данила же радовался, что он отдохнет и раны его хоть немножко заживут. 
Так караван и отбыл, а один шатер остался на старом месте и 
при нем конь, верблюд и осел, и при них настороже Данила, а к 
нему за ногу приклепали на цепи толстое и тяжелое полено, с которым насилу можно было ноги двигать. 
  
Между варварами, как и между крещеными, но непросвещенными людьми, есть такие суеверные, которые будто в бога верят, 
а сами любят примечать приметы и выводить от них причины 
вещей по своим догадкам. Жене варвара привиделось во сне, будто Данила принес им несчастие, и она сказала это мужу и детям, 

 
6 

и стали вместе еще жесточе озлоблять Данилу. А напослед эта 
варварка сказала своему мужу: 
— Только ему и жить на свете, что до твоей смерти. Если же 
ты умрешь, — то обещаюсь тебе, что я убью этого пленника, который принес нам несчастие, и зарою его в песке у ног твоих. Это 
и будет за тебя отомщение. 
Данила, как услыхал это, так стал думать, что теперь ему делать? Время для размышления было очень коротко, а меч на его 
погубление близок и отточен на обе стороны. Прошел еще день, и 
больному стало хуже, а вдобавок, в шатре не хватало воды. Только больному давали пить и то понемножку, а эфиопка сама не пила и Даниле пить не давала, но при всем том все-таки к вечеру 
осталось воды в запасном кубане на самом донышке. Данилу не 
хотели послать по воду, чтобы он не ушел, да он и не знал, где 
надо искать колодезь, а потому поднялась сама эфиопка. Взяла 
она горластый муравленый кубан на плечо, а грудного мальчишку подцепила покромкой за спину и пошла к колодцу, а колодезь 
от шатра был на полдня пути. За собою она повела также осленка 
с пустыми мехами, а за мехами к хвосту посадила на костреце 
старшую девочку. Данила остался один при шатре, чтобы стеречь 
коня и верблюда и помочь повернуться больному варвару. Больной же метался в жару и гневался без порядка, спрашивая с Данилы то одно, то другое, и прежде чем пленник успевал исполнить один его приказ, он ему заказывал другое наново. Данила и 
за верблюдом и за конем смотрел, и отмахивал камышовым листом острых желтых мух, которые садились на покрытое болезненным потом лицо эфиопа, и пек для него в раскаленных камнях 
у поднятой полы шатра катышки из просяной муки. А жар палестинский такой, что и здоровому его нет силы вытерпеть, не 
только больному, и эфиоп все просит пить, и когда всю последнюю воду выпил, то стал говорить, будто ее выпил Данила. 
В большом раздражении варвар потянулся, достал из накаленных камней один и бросил его горячий Даниле в лицо, а Данила 
же, не стерпев боли, схватил другой камень и так треснул им 
эфиопа по голове, что тот и не вскрикнул, а протянулся ничком и 
руки, и ноги врозь растопырил. Данила его приподнял и увидал, 
что у него уже язык в зубах закусился и один глаз выскочил и у 
виска на жиле мотается и на Данилу смотрит. 

 7

Данила понял, что эфиоп убит, и сейчас же подумал: “Ну, теперь мне пропасть, если я не скроюсь прежде, чем вернется эфиопка!” 
Хоть она женщина, но, однако, для Данилы она была страшна, 
потому что у него на ногах прикована колодка и ему несвободно 
защищаться. 
Он положил колодную цепь на один камень, а другим стал колотить по звеньям, и цепь разбил, а мотавшееся на ней тяжелое 
полено с ноги сбросил; и сначала зарезал ножом верблюда, достал у него в брюхе воды. Вода была не мутная, но склизкая, как 
слюна, но Данила, однако, напился ею, а потом сел на варварова 
коня и помчался по пустыне. Несся он на коне в том направлении, в каком по его приметам надо было держать к крещеной 
земле. 
  
Проскакал Данила по знойной степи весь день до вечера, не 
щадя скакуна, и сам ничего не ел и все боялся: в ту ли он сторону 
едет, куда нужно? Ночью, когда вызвездило, он поднял лицо к 
небу и стал соображать по созвездию Ремфана: где рубеж крещеной земли, но в это время добрый конь аравийский под ним храпнул, затрясся и упал на землю, придавив Даниле голень ноги. 
Данила едва выпутался и стал побуждать коня подняться, но 
он не поднимался. Зашел Данила ему с головы и видит, что у него 
ясный месяц в утомленных больших глазах играет и отражает, 
как один брат убивает другого. 
Данила понял, что конь уже никогда больше не встанет, и пошел дальше пеший. 
Шел он всю ночь и, мало заснув, на заре опять поднялся и шел 
до полуденного зноя, и вдруг стал чувствовать, что ноет у него 
придавленная голень и изнемогают все его силы от усталости, от 
жажды и голода. 
Пошел он еще через большую потугу, разнемогся еще более и 
упал с ног долой, и все перед ним помутилось и в очах, и в разуме, и пролежал он так незнаемый час, доколе почувствовал прохладу и, раскрыв глаза, увидал над собою созвездие Ремфана и 
все другие звезды в густой синеве ночного аравийского неба. 
Шевельнул Данила руками и ногами, а ни ноги, ни руки его не 
слушают, — только одна память ясно светит. Вспомнил Данила, 
откуда он ушел и куда стремится, и как он шел из первого и изо 
второго плена, и насколько последний, третий плен, был для него 

 
8 

тягостнее; в первый раз он мог научить людей доброму, да ушел 
и не научил, а во второй раз доверия лишился, а в третий с ним 
уже обращались немилостиво и все ему шло хуже до той поры, 
пока он убил камнем варвара, зарезал ножом верблюда, задушил 
усталостью чужого коня и теперь вот он сам в таком положении, 
что его или хищный зверь растерзает, или встречный варвар 
опять в новый плен возьмет, а там, когда эфиопка возвратится в 
шатер и увидит убитого мужа, то как она начнет ужасно стенать, 
как будет биться и проклинать его, который сделал ее вдовою, а 
детей ее сиротами... А сам эфиоп лежит перед ним, как и прежде, 
растопырив руки и ноги, и косит на Данилу оторванным глазом. 
И сделалось от этого взгляда Даниле так жутко и страшно, что он 
поспешил закрыть свои глаза, но темный эфиоп в нем внутри отражается. Не грезится, не ропщет и о детях не тоскует, а только 
тихо устами двигает. 
“Что такое он мне говорит?” — подумал Данила, а эфиоп в 
нем отвечает: 
— Я, брат, теперь в тебе поживу. 
После того опять забылся и опять через неизвестное время 
пришел в себя Данила, и было это на вечерней заре, а первое, что 
он ощутил, это с ним вместе пробудился в нем и эфиоп. 
Данила стал осуждать себя, зачем он убил эфиопа? 
— Если бы не было это противно духу божию, не болел бы во 
мне дух мой и черный эфиоп не простерся бы во всю мою совесть. Заповедь божия пряма: “не убей”. Она не говорит: “не убей 
искреннего твоего, но убей врага твоего”, а просто говорит “не 
убей”, а я ее нарушил, убил человека и не могу поправить вины 
моей. Учил я других, что все люди братья, а сам поступил как изверг, — освирепел как зверь и пошел громоздить зло против зла, 
и с делал и убийство, и хищничество, и разорение, и соделал, что 
жена человека стала вдовой, а дети его сиротами... И за то я чувствую, что осужден я в духе моем и приставлен ко мне простирающийся во мне истязатель. Встану скорей и пойду назад в пустыню, откуда бежал, найду шатер варвара и его вдову и сирот, — 
повинюся перед нею в убийстве и отдам себя на ее волю: если 
хочет, пусть обратит меня в раба, и я буду вечно трудиться для 
нее и ее сирот, а если хочет — пусть отдаст меня на суд кровных 
своих, и приму от них отмщение. 
Сказав это себе, Данила поднялся и пошел на дрожащих ногах 
в обратную сторону, а эфиоп был с ним и говорил: 

 9