Л.Н. Толстой  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ИЗ КАВКАЗСКИХ 
ВОСПОМИНАНИЙ 
(РАЗЖАЛОВАННЫЙ) 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ИЗ КАВКАЗСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ 
РАЗЖАЛОВАННЫЙ  
(1853-1856) 

Мы стояли в отряде. - Дела уже кончались, дорубали просеку 
и с каждым днем ожидали из штаба приказа об отступлении в 
крепость. Наш дивизион батарейных орудий стоял на скате кру-
того горного хребта, оканчивающегося быстрой горной речкой 
Мечиком, и должен был обстреливать расстилавшуюся впереди 
равнину. На живописной равнине этой, вне выстрела, изредка, 
особенно перед вечером, там и сям показывались невраждебные 
группы конных горцев, выезжавших из любопытства посмотреть 
на русский лагерь. Вечер был ясный, тихий и свежий, как обык-
новенно декабрьские вечера на Кавказе, солнце спускалось за 
крутым отрогом гор налево и бросало розовые лучи на палатки, 
рассыпанные по горе, на движущиеся группы солдат и на наши 
два орудия, тяжело, как будто вытянув шеи, неподвижно стояв-
шие в двух шагах от нас на земляной батарее. Пехотный пикет, 
расположенный на бугре налево, отчетливо обозначался на про-
зрачном свете заката, с своими козлами ружей, фигурой часового, 
группой солдат и дымом разложенного костра. Направо и налево, 
по полугоре, на черной притоптанной земле белели палатки, а за 
палатками чернели голые стволы чинарного леса, в котором бес-
престанно стучали топорами, трещали костры и с грохотом пада-
ли подрубленные деревья. Голубоватый дым трубой подымался 
со всех сторон в светло-синее морозное небо. Мимо палаток и 
нивами около ручья тянулись с топотом и фырканьем казаки, 
драгуны и артиллеристы, возвращавшиеся с водопоя. Начинало 
подмораживать, все звуки были слышны особенно явственно, - и 
далеко вперед по равнине было видно в чистом редком воздухе.  
Неприятельские кучки, уже не возбуждая любопытства солдат, 
тихо разъезжали по светло-желтому жневью кукурузных полей, 
кой-где из-за деревьев виднелись высокие столбы кладбищ и ды-
мящиеся аулы.  Наша палатка стояла недалеко от орудий, на су-
хом и высоком месте, с которого вид был особенно обширен. 
Подле палатки, около самой батареи, на расчищенной площадке 
была устроена нами игра в городки или чушки. Услужливые сол-
датики тут же приделали для нас плетеные лавочки и столик. По 
причине всех этих удобств артиллерийские офицеры, наши това-
рищи и несколько пехотных любили по вечерам собираться в на-

2 

шей батарее и называли это место клубом.  Вечер был славный, 
лучшие игроки собрались, и мы играли в городки. Я, прапорщик 
Д. и поручик О. проиграли сряду две партии и к общему удоволь-
ствию и смеху зрителей, - офицеров, солдат и денщиков, глядев-
ших на нас из своих палаток, провезли два раза на своих спинах 
выигравшую партию от одного кона до другого.  Особенно за-
бавно было положение огромного, толстого штабс-капитана Ш., 
который, задыхаясь и добродушно улыбаясь, с волочащимися по 
земле ногами проехал на маленьком и тщедушном поручике О. 
Но становилось уже поздно, денщики вынесли нам, на всех шесть 
человек, три стакана чая без блюдечек, и мы, окончив игру, по-
дошли к плетеным лавочкам. Около них стоял незнакомый нам 
небольшой человечек с кривыми ногами, в нагольном тулупе и в 
папахе с длинною висящей белой шерстью.  Как только мы по-
дошли близко к нему, он нерешительно несколько раз снял и на-
дел шапку и несколько раз как будто собирался подойти к нам и 
снова останавливался.  Но решив, должно быть, что уже больше 
нельзя оставаться незамеченным, незнакомый человек этот снял 
шапку и, обходя нас кругом, подошел к штабс-капитану Ш.  - А, 
Гуськантини! Ну что, батенька? - сказал ему Ш. добродушно 
улыбаясь еще под влиянием своей поездки.  Гуськантини, как его 
назвал Ш., тотчас же надел шапку и сделал вид, что он засовыва-
ет руки в карманы полушубка, но с той стороны, с которой он 
стоял ко мне, кармана на полушубке не было, и маленькая крас-
ная рука его осталась в неловком положении. Мне хотелось ре-
шить, кто такой был этот человек (юнкер или разжалованный?), и 
я, не замечая того, что мой взгляд (т. в. взгляд незнакомого офи-
цера) смущал его, вглядывался пристально в его одежду и наруж-
ность. Ему казалось лет тридцать. Маленькие, серые, круглые 
глаза его как-то заспанно и вместе с тем беспокойно выглядывали 
из-за грязного, белого курпея папахи, висевшего ему на лицо. 
Толстый, неправильный нос среди ввалившихся щек изобличал 
болезненную, неестественную худобу. Губы, весьма мало закры-
тые редкими, мягкими, белесоватыми усами, беспрестанно нахо-
дились в беспокойном состоянии, как будто пытались принять то 
то, то другое выражение. Но все эти выражения были как-то не-
доконченны; на лице его оставалось постоянно одно преобла-
дающее выражение испуга и торопливости. Худую, жилистую 
шею его обвязывал шерстяной зеленый шарф, скрывающийся под 
полушубком. Полушубок был затертый, короткий, с нашитой со-

3 

бакой на воротнике и на фальшивых карманах. Панталоны были 
клетчатые, пепельного цвета, и сапоги с короткими нечернеными 
солдатскими голенищами.  - Пожалуйста, не беспокойтесь, - ска-
зал я ему, когда он снова, робко взглянув на меня, снял было 
шапку.  Он поклонился мне с благодарным выражением, надел 
шапку и, достав из кармана грязный ситцевый кисет на шнуроч-
ках, стал делать папироску.  Я сам недавно был юнкером, старым 
юнкером, неспособным уже быть добродушно-услужливым 
младшим товарищем, и юнкером без состояния, поэтому, хорошо 
зная всю моральную тяжесть этого положения для немолодого и 
самолюбивого человека, я сочувствовал всем людям, находящим-
ся в таком положении, и старался объяснить себе их характер и 
степень и направление умственных способностей, для того чтобы 
по этому судить о степени их моральных страданий. Этот юнкер 
или разжалованный, по своему беспокойному взгляду и тому 
умышленному беспрестанному изменению выражения лица, ко-
торое я заметил в нем, казался мне человеком очень неглупым и 
крайне самолюбивым в поэтому очень жалким.  Штабс-капитан 
Ш. предложил нам сыграть еще партию в городки, с тем чтобы 
проигравшая партия, кроме перевозу, заплатила за несколько бу-
тылок красного вина, рому, сахару, корицы и гвоздики для глинт-
вейна, который в эту зиму, по случаю холода, был в большой мо-
де в нашем отряде. Гуськантини, как его опять назвал Ш., тоже 
пригласили в партию, но, перед тем как начинать игру, он, види-
мо борясь между удовольствием, которое ему доставило это при-
глашение, и каким-то страхом, отвел в сторону штабс-капитана 
Ш. 
и 
стал 
что-то 
нашептывать 
ему. 
 
Добродушный 
штабс-капитан ударил его своей пухлой, большой ладонью по 
животу и громко отвечал: "Ничего, батенька, я вам поверю".  Ко-
гда игра кончилась, и та партия, в которой был незнакомый ниж-
ний чин, выиграла, и ему пришлось ехать верхом на одном из 
наших офицеров, прапорщике Д.,  - прапорщик покраснел, ото-
шел к диванчикам и предложил нижнему чину папирос в виде 
выкупа. Пока заказали глинтвейн и в денщицкой палатке слыша-
лось хлопотливое хозяйничанье Никиты, посылавшего вестового 
за корицей и гвоздикой, и спина его натягивала то там, то сям 
грязные полы палатки, мы все семь человек уселись около лаво-
чек и, попеременно попивая чай из трех стаканов и посматривая 
вперед на начинавшую одеваться сумерками равнину, разговари-
вали и смеялись о разных обстоятельствах игры. Незнакомый че-

4 

ловек в полушубке не принимал участия в разговоре, упорно от-
казывался от чая, который я несколько раз предлагал ему, и, сидя 
на земле по-татарски, одну за другою делал из мелкого табаку 
папироски и выкуривал их, как видно было, не столько для своего 
удовольствия, сколько для того, чтобы дать себе вид чем-нибудь 
занятого человека. Когда заговорили о том, что на завтра ожида-
ют отступления и, может быть, дела, он приподнялся на колени и, 
обращаясь к одному штабс-капитану Ш., сказал, что он был те-
перь дома у адъютанта и сам писал приказ о выступлении на зав-
тра. Мы все молчали в то время, как он говорил, и, несмотря на 
то, что он видимо робел, заставили его повторить это крайне для 
нас интересное известие. Он повторил сказанное, прибавив одна-
ко, что он был а сидел у адъютанта, с которым он живет вместе, в 
то время как принесли приказание.  - Смотрите, коли вы не лже-
те, батенька, так мне надо в своей роте итти приказать кой-что к 
завтраму, - сказал штабс-капитан Ш.  - Нет... отчего же?.. как же 
можно, я наверно... - заговорил нижний чин, но вдруг замолчал и, 
видимо решившись обидеться, ненатурально нахмурил брови и, 
шепча что-то себе под нос, снова начал делать папироску. Но вы-
сыпанного мельчайшего табаку уже было недостаточно в его 
ситцевом кисете, и он попросил Ш.  одолжить ему папиросочку. 
Мы довольно долго продолжали между собою ту однообразную 
военную болтовню, которую знает каждый, кто бывал в походах, 
жаловались всё одними и теми же выражениями на скуку и про-
должительность похода, одним и тем же манером рассуждали о 
начальстве, всё так же, как много раз прежде, хвалили одного то-
варища, жалели другого, удивлялись, как много выиграл тот, как 
много проиграл этот, и т.д., и т.д.  - Вот, батенька, адъютант-то 
наш прорвался так прорвался, - сказал штабс-капитан Ш., - в 
штабе вечно в выигрыше был, с кем ни сядет, бывало, загребет, а 
теперь уж второй месяц всё проигрывает. Не задался ему нынеш-
ний отряд. Я думаю, монетов 1000 спустил, да и вещей монетов 
на 500: ковер, что у Мухина выиграл, пистолеты Никитинские, 
часы золотые, от Сады, что ему Воронцов подарил, всё ухнуло.  - 
Поделом ему, - сказал поручик О., - а то уж он очень всех обду-
вал: - с ним играть нельзя было.  - Всех обдувал, а теперь весь в 
трубу вылетел, - и штабс-капитан Ш. добродушно рассмеялся. - 
Вот Гуськов у него живет - он и его чуть не проиграл, право. Так, 
батенька? - обратился он к Гуськову.  Гуськов засмеялся. У него 
был жалкий болезненный смех, совершенно изменявший выра-

5 

жение его лица. При этом изменении мне показалось, что я преж-
де знал и видал этого человека, притом и настоящая фамилия его, 
Гуськов, была мне знакома, но как и когда я его знал и видел, - я 
решительно не мог припомнить.  - Да, - сказал Гуськов, беспре-
станно поднимая руки к усам и, не дотронувшись до них, опуская 
их снова. - Павлу Дмитриевичу очень в этот отряд не повезло, та-
кая veine de malheur1  - добавил он старательным, но чистым 
французским выговором, причем мне снова показалось, что я уже 
видал, и даже часто видал, его где-то. - Я хорошо знаю Павла 
Дмитриевича, он мне всё доверяет, - продолжал он,  - мы с ним 
еще старые знакомые, т. е. он меня любит, - прибавил он, видимо 
испугавшись слишком смелого утверждения, что он старый зна-
комый адъютанта. Павел Дмитриевич отлично играет, но теперь 
удивительно, что с ним сделалось, он совсем как потерянный, - la 
chance a tourne,2  - добавил он, обращаясь преимущественно ко 
мне.  Мы сначала с снисходительным вниманием слушали Гусь-
кова, но как только он сказал еще эту французскую фразу, мы все 
невольно отвернулись от него.  - Я с ним тысячу раз играл, и ведь 
согласитесь, что это странно, - сказал поручик О. с особенным 
ударением на атом слове, - удивительно странно: я ни разу у него 
не выиграл ни абаза. Отчего же я у других выигрываю?  - Павел 
Дмитриевич отлично играет, я его давно знаю, - сказал я. Дейст-
вительно, я знал адъютанта уже несколько лет, не раз видал его в 
игре, большой по средствам офицеров, и восхищался его краси-
вой, немного мрачной и всегда невозмутимо спокойной физио-
номией, его медлительным малороссийским выговором, его кра-
сивыми вещами и лошадьми, его неторопливой хохлацкой мо-
лодцеватостью и особенно его умением сдержанно, отчетливо и 
приятно вести игру. Не раз, каюсь в том, глядя на его полные и 
белые руки с бриллиантовым перстнем на указательном пальце, 
которые мне били одну карту за другою, я злился на этот пер-
стень, на белые руки, на всю особу адъютанта, и мне приходили 
на его счет дурные мысли; но обсуживая потом хладнокровно, я 
убеждался, что он просто игрок умнее всех тех, с которыми ему 
приходится играть. Тем более, что, слушая его общие рассужде-
ния об игре, о том, как следует не отгибаться, поднявшись с ма-
ленького куша, как следует бастовать в известных случаях, как 
первое правило играть на чистые и т.  д., и т. д., было ясно, что он 
всегда в выигрыше только оттого, что умнее и характернее всех 
нас. Теперь же оказалось, что этот воздержный, характерный иг-

6 

рок проигрался впух в отряде не только деньгами, но и вещами, 
что означает последнюю степень проигрыша для офицера.  - Ему 
чертовски всегда везет со мной, - продолжал поручик О. - Я уж 
дал себе слово больше не играть с ним.  - Экой вы чудак, батень-
ка, - сказал Ш., подмигивая на меня всей головой и обращаясь к 
О., - проиграли ему монетов 300, ведь проиграли!  - Больше, - 
сердито сказал поручик.  - А теперь хватились за ум, да поздно, 
батенька: всем давно известно, что он наш полковой шулер, - ска-
зал Ш., едва удерживаясь от смеха и очень довольный своей вы-
думкой. - Вот Гуськов налицо, он ему и карты подготовливает. 
От этого-то у них и дружба, батенька мой... - и штабс-капитан Ш. 
так добродушно, колебаясь всем телом, расхохотался, что рас-
плескал стакан глинтвейна, который держал в руке в это время.  
На желтом исхудалом лице Гуськова показалась как будто крас-
ка, он несколько раз открывал рот, поднимал руки к усам и снова 
опускал их к месту, где должны были быть карманы, приподни-
мался и опускался и, наконец, не своим голосом сказал Ш.:  - Это 
не шутка, Николай Иванович; вы говорите такие вещи и при лю-
дях, которые меня не знают и видят в нагольном полушубке... по-
тому что... - Голос у него оборвался, и снова маленькие красные 
ручки с грязными ногтями заходили от полушубка к лицу, то по-
правляя усы, волосы, нос, то прочищая глаз или почесывая без 
всякой надобности щеку.  - Да что и говорить, всем известно, ба-
тенька, - продолжал Ш., искренно довольный своей шуткой и во-
все не замечая волнения Гуськова. Гуськов еще прошептал что-то 
и, уперев локоть правой руки на коленку левой ноги, в самом не-
естественном положении, глядя на Ш., стал делать вид, как будто 
он презрительно улыбается.  "Нет, - решительно подумал я, глядя 
на эту улыбку, - я не только видел его, но говорил с ним где-то".  
- Мы с вами где-то встречались, - сказал я ему, когда под влияни-
ем общего молчания начал утихать смех Ш. Переменчивое лицо 
Гуськова вдруг просветлело, и его глаза в первый раз с искрен-
но-веселым выражением устремились на меня.  - Как же, я вас 
сейчас узнал, - заговорил он по-французски. - В 48 году я вас до-
вольно часто имел удовольствие видеть в Москве, у моей сестры 
Иващиной.  Я извинился, что не узнал его сразу в этом костюме и 
в этой новой одежде. Он встал, подошел ко мне и своей влажной 
рукой нерешительно, слабо пожал мою руку и сел подле меня. 
Вместо того, чтобы смотреть на меня, которого он будто бы был 
так рад видеть, он с выражением какого-то неприятного хвастов-

7 

ства оглянулся на офицеров. Оттого ли, что я узнал в нем челове-
ка, которого несколько лет тому назад видал во фраке в гостиной, 
или оттого, что при этом воспоминании он вдруг поднялся в сво-
ем собственном мнении, мне показалось, что его лицо и даже 
движения совершенно изменились: они выражали теперь бойкий 
ум, детское самодовольство от сознания этого ума и какую-то 
презрительную небрежность, так что, признаюсь, несмотря на 
жалкое положение, в котором он находился, мой старый знако-
мый уже внушал мне не сострадание, а какое-то несколько не-
приязненное чувство.  Я живо вспомнил нашу первую встречу. В 
48 году я часто в бытность мою в Москве езжал к Ивашину, с ко-
торым мы росли вместе и были старые приятели. Его жена была 
приятная хозяйка дома, любезная женщина, что называется, но 
она мне никогда не нравилась... В ту зиму, когда я ее знал, она 
часто говорила с худо-скрываемой гордостью про своего брата, 
который недавно кончил курс и будто бы был одним из самых 
образованных и любимых молодых людей в лучшем петербург-
ском свете. Зная по слухам отца Гуськовых, который был очень 
богат и занимал значительное место, и зная направление сестры, 
я встретился с молодым Гуськовым с предубеждением. Раз, вече-
ром приехав к Ивашину, я застал у него невысокого, весьма при-
ятного на вид молодого человека в черном фраке, в белом жилете 
и галстухе, с которым хозяин забыл познакомить меня. Молодой 
человек, повидимому собиравшийся ехать на бал, с шляпой в ру-
ке стоял перед Ивашиным и горячо, но учтиво спорил с ним про 
общего нашего знакомого, отличившегося в то время в венгер-
ской кампании. Он говорил, что этот знакомый был вовсе не ге-
рой и человек, рожденный для войны, как его называли, а только 
умный и образованный человек. Помню, я принял участие в спо-
ре против Гуськова и увлекся в крайность, доказывая даже, что 
ум и образование всегда в обратном отношении к храбрости, и 
помню, как Гуськов приятно и умно доказывал мне, что храб-
рость есть необходимое следствие ума и известной степени раз-
вития, с чем я, считая себя умным и образованным человеком, не 
мог втайне не согласиться! Помню, что в конце нашего разговора 
Ивашина познакомила меня с своим братом, и он, снисходитель-
но улыбаясь, подал мне свою маленькую руку, на которую еще не 
совсем успел натянуть лайковую перчатку, и так же слабо и не-
решительно, как и теперь, пожал мою руку. Хотя я и был преду-
бежден против него, я не мог тогда не отдать справедливости 

8 

Гуськову и не согласиться с его сестрою, что он был действи-
тельно умный и приятный молодой человек, который должен был 
иметь успех в свете. Он был необыкновенно опрятен, изящно 
одет, свеж, имел самоуверенно-скромные приемы и вид чрезвы-
чайно моложавый, почти детский, sa который вы невольно изви-
няли ему выражение самодовольства и желание умерить степень 
своего превосходства перед вами, которое постоянно носили на 
себе его умное лицо и в особенности улыбка. Говорили, что он в 
эту зиму имел большой успех у московских барынь. Видав его у 
сестры, я только по выражению счастия и довольства, которое 
постоянно носила на себе его молодая наружность, и по его ино-
гда нескромным рассказам мог заключить, в какой степени это 
было справедливо.  Мы встречались с ним раз шесть и говорили 
довольно много, или, скорее, много говорил он, а я слушал. Он 
говорил большею частию по-французски, весьма хорошим язы-
ком, очень складно, фигурно и умел мягко, учтиво перебивать 
других в разговоре. Вообще он обращался со всеми и со мною 
довольно свысока, а я, как это всегда со мной бывает в отноше-
нии людей, которые твердо уверены, что со мной следует обра-
щаться свысока, и которых я мало знаю, - чувствовал, что он со-
вершенно прав в этом отношении.  Теперь, когда он подсел ко 
мне и сам подал мне руку, я живо узнал в нем прежнее высоко-
мерное выражение, и мне показалось, что он не совсем честно 
пользуется выгодой своего положения нижнего чина перед офи-
цером, так небрежно расспрашивая меня о том, что я делал всё 
это время и как попал сюда. Несмотря на то, что я всякий раз от-
вечал по-русски, он заговаривал на французском языке, на кото-
ром уже заметно выражался не так свободно, как прежде. Про се-
бя он мне мельком сказал, что после своей несчастной, глупой 
истории (в чем состояла эта история, я не знал, и он не сказал 
мне) он три месяца сидел под арестом, потом был послан на Кав-
каз в N. полк, - теперь уже три года служит солдатом в этом пол-
ку.  - Вы не поверите, - сказал он мне по-французски, - сколько я 
должен был выстрадать в этих полках от общества офицеров; еще 
счастье мое, что я прежде знал адъютанта, про которого мы сей-
час говорили: он хороший человек, право, заметил он снисходи-
тельно, - я у него живу, и для меня это всё-таки маленькое облег-
чение. Oui, mon cher, les jours se suivent, mais ne se ressemblent 
pas,3  - добавил он и вдруг замялся, покраснел и встал с места, за-
метив, что к нам подходил тот самый адъютант, про которого мы 

9 

говорили.  - Такая отрада встретить такого человека, как вы, - 
сказал мне шопотом Гуськов, отходя от меня, - мне бы много, 
много хотелось переговорить с вами.  Я сказал, что я очень рад 
этому, но в сущности, признаюсь, Гуськов внушал мне несимпа-
тическое, тяжелое сострадание.  Я предчувствовал, что с глазу на 
глаз мне будет неловко с ним, но мне хотелось узнать от него 
многое и в особенности, почему, когда отец его был так богат, он 
был в бедности, как это было заметно по его одежде и приемам.  
Адъютант поздоровался со всеми нами, исключая Гуськова, и 
подсел со мной рядом на место, которое занимал разжалованный. 
Всегда спокойный и медлительный, характерный игрок и денеж-
ный человек, Павел Дмитриевич был теперь совершенно другим, 
как я его знал в цветущие времена его игры; он как будто торо-
пился куда-то, беспрестанно оглядывал всех, и не прошло пяти 
минут, как он, всегда отказывавшийся от игры, предложил пору-
чику О. составить банчик. Поручик О.  отказался под предлогом 
занятий по службе, собственно же потому, что, зная, как мало 
вещей и денег оставалось у Павла Дмитриевича, он считал небла-
горазумным рисковать свои 300 рублей против 100 рублей, а мо-
жет и меньше, которые он мог выиграть.  - А что, Павел Дмит-
риевич, - сказал поручик, видимо желая избавиться от повторе-
ния просьбы, - правда говорят - завтра выступление?  - Не знаю, - 
заметил Павел Дмитриевич, - только велено приготовиться, а 
право, лучше бы сыграли, я бы вам заложил моего кабардинца.  - 
Нет, уж нынче...  - Серого, уж куда ни шло, а то, ежели хотите, 
деньгами. Что ж?  - Да я что ж... Я бы готов, вы не думайте, - за-
говорил поручик О., отвечая на свое собственное сомнение, - а то 
завтра, может, набег или движение, выспаться надо.  Адъютант 
встал и, заложив руки в карманы, стал ходить по площадке. Лицо 
его приняло обычное выражение холодности и некоторой гордо-
сти, которые я любил в нем.  - Не хотите ли стаканчик глинтвей-
ну? - сказал я ему.  - Можно-с, - и он направился ко мне, но Гусь-
ков торопливо взял стакан у меня из рук и понес его адъютанту, 
стараясь притом не глядеть на него. Но, не обратив вниманья на 
веревку, натягивающую палатку, Гуськов спотыкнулся на нее и, 
выпустив из рук стакан, упал на руки.  - Эка филя! - сказал адъю-
тант, протянувший уже руку к стакану. Все расхохотались, не ис-
ключая Гуськова, потиравшего рукой свою худую коленку, кото-
рую он никак не мог зашибить при падении.  - Вот как медведь 
пустыннику услужил, - продолжал адъютант. - Так-то он мне ка-

10 

ждый день услуживает, все колышки на палатках пооборвал, - всё 
спотыкается.  Гуськов, не слушая его, извинялся перед нами и 
взглядывал на меня с чуть заметной грустной улыбкой, которою 
он как будто говорил, что я один могу понимать его. Он был жа-
лок, но адъютант, его покровитель, казался почему-то озлоблен-
ным на своего сожителя и никак не хотел оставить его в покое.  - 
Как же, ловкий мальчик! куда ни поверните.  - Да кто ж не спо-
тыкается на эти колышки, Павел Дмитриевич, - сказал Гуськов, 
вы сами третьего дня спотыкнулись.  - Я, батюшка, не нижний 
чин, с меня ловкости не спрашивается.  - Он может ноги воло-
чить, - подхватил штабс-капитан Ш., - а нижний чин должен под-
прыгивать...  - Странные шутки, - сказал Гуськов почти шопотом 
и опустив глаза. Адъютант был, видимо, неравнодушен к своему 
сожителю, он с алчностью вслушивался в его каждое слово.  - 
Придется опять в секрет послать, - сказал он, обращаясь к Ш. и 
подмигивая на разжалованного.  - Что ж, опять слезы будут, - 
сказал Ш., смеясь. Гуськов не глядел уже на меня, а делал вид, 
что достает табак из кисета, в котором давно уже ничего не было.  
- Сбирайтесь в секрет, батенька, - сквозь смех проговорил Ш., - 
нынче лазутчики донесли, нападение на лагерь ночью будет, так 
надо надежных ребят назначать. Гуськов нерешительно улыбал-
ся, как будто сбираясь сказать что-то, и несколько раз поднимал 
умоляющий взгляд на Ш.  - Что ж, ведь я ходил, и пойду еще, ко-
ли пошлют, - пролепетал он.  - Да и пошлют.  - Ну, и пойду. Что 
ж такое?  - Да, как на Аргуне, убежали из секрета и ружье броси-
ли, - сказал адъютант и, отвернувшись от него, начал нам расска-
зывать приказания на завтрашний день.  Действительно, в ночь 
ожидали со стороны неприятеля стрельбу по лагерю, а на завтра 
какое-то движение. Потолковав еще о разных общих предметах, 
адъютант как будто нечаянно, вдруг вспомнив, предложил пору-
чику О. прометать ему маленькую.  Поручик О. совершенно не-
ожиданно согласился, и они вместе с Ш. и прапорщиком пошли в 
палатку адъютанта, у которого был складной зеленый стол и кар-
ты.  Капитан, командир нашего дивизиона, пошел спать в палат-
ку, другие господа разошлись тоже, и мы остались одни с Гусь-
ковым. Я не ошибался, мне действительно было с ним неловко с 
глазу на глаз. Я невольно встал и стал ходить взад и вперед по 
батарее. Гуськов молча пошел со мной рядом, торопливо и бес-
покойно поворачиваясь, чтобы не отставать и не опережать меня.  
- Я вам не мешаю? - сказал он кротким, печальным голосом. 

11