Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Супруга

Покупка
Основная коллекция
Артикул: 616542.01.99
Чехов, А. П. Супруга [Электронный ресурс] / А. П. Чехов. - Москва : ИНФРА-М, 2013. - 8 с. - (Библиотека русской классики). - ISBN 978-5-16-007299-9. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/410752 (дата обращения: 28.03.2024). – Режим доступа: по подписке.
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
А.П. Чехов

СУПРУГА

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
Супруга. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 8 с. – (Библиотека рус
ской классики).

ISBN 978-5-16-007299-9
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

СУПРУГА

– Я просил вас не убирать у меня на столе, – говорил Николай 

Евграфыч. – После ваших уборок никогда ничего не найдешь. Где 
телеграмма? Куда вы ее бросили? Извольте искать. Она из Казани, 
помечена вчерашним числом.

Горничная, бледная, очень тонкая, с равнодушным лицом, на
шла в корзине под столом несколько телеграмм и молча подала их 
доктору; но всё это были городские телеграммы, от пациентов. Потом искали в гостиной и в комнате Ольги Дмитриевны.

Был уже первый час ночи. Николай Евграфыч знал, что жена 

вернется домой не скоро, по крайней мере часов в пять. Он не верил ей и, когда она долго не возвращалась, не спал, томился, и в то 
же время презирал и жену, и ее постель, и зеркало, и ее бонбоньерки, и эти ландыши и гиацинты, которые кто-то каждый день присылал ей и которые распространяли по всему дому приторный запах цветочной лавки. В такие ночи он становился мелочен, капризен, придирчив, и теперь ему казалось, что ему очень нужна телеграмма, полученная вчера от брата, хотя эта телеграмма не содержала в себе ничего, кроме поздравления с праздником.

В комнате жены на столе, под коробкой с почтовой бумагой, он 

нашел какую-то телеграмму и взглянул на нее мельком. Она была 
адресована на имя тещи, для передачи Ольге Дмитриевне, из Монте-Карло, подпись: Michel… Из текста доктор не понял ни одного 
слова, так как это был какой-то иностранный, по-видимому, английский язык.

– Кто этот Мишель? Почему из Монте-Карло? Почему на имя 

тещи?

За время семилетней супружеской жизни он привык подозре
вать, угадывать, разбираться в уликах, и ему не раз приходило в 
голову, что благодаря этой домашней практике из него мог бы 
выйти теперь отличный сыщик. Придя в кабинет и начавши соображать, он тотчас же вспомнил, как года полтора назад он был с 
женой в Петербурге и завтракал у Кюба с одним своим школьным 
товарищем, инженером путей сообщения, и как этот инженер 
представил ему и его жене молодого человека лет 22–23, которого 
звали Михаилом Иванычем; фамилия была короткая, немножко 
странная: Рис. Спустя два месяца доктор видел в альбоме жены 
фотографию этого молодого человека с надписью по-французски: 
«на память о настоящем и в надежде на будущее»; потом он раза 
два встречал его самого у своей тещи… И как раз это было то время, когда жена стала часто отлучаться и возвращалась домой в четыре и пять часов утра, и всё просила у него заграничного паспор
та, а он отказывал ей, и у них в доме по целым дням происходила 
такая война, что от прислуги было совестно.

Полгода назад товарищи-врачи решили, что у него начинается 

чахотка, и посоветовали ему бросить всё и уехать в Крым. Узнавши об этом, Ольга Дмитриевна сделала вид, что это ее очень испугало; она стала ласкаться к мужу и всё уверяла, что в Крыму холодно и скучно, а лучше бы в Ниццу, и что она поедет вместе и 
будет там ухаживать за ним, беречь его, покоить…

И теперь он понимал, почему жене так хочется именно в Ниц
цу: ее Michel живет в Монте-Карло.

Он взял английско-русский словарь и, переводя слова и угады
вая их значение, мало-помалу составил такую фразу: «Пью здоровье моей дорогой возлюбленной, тысячу раз целую маленькую 
ножку. Нетерпеливо жду приезда». Он представил себе, какую бы 
смешную, жалкую роль он играл, если бы согласился поехать с 
женой в Ниццу, едва не заплакал от чувства обиды и в сильном 
волнении стал ходить по всем комнатам. В нем возмутилась его 
гордость, его плебейская брезгливость. Сжимая кулаки и морщась 
от отвращения, он спрашивал себя, как это он, сын деревенского 
попа, бурсак по воспитанию, прямой, грубый человек, по профессии хирург – как это он мог отдаться в рабство, так позорно подчинить себя этому слабому, ничтожному, продажному, низкому 
созданию?

– Маленькая ножка! – бормотал он, комкая телеграмму. – Ма
ленькая ножка!

От того времени, когда он влюбился и сделал предложение и 

потом жил семь лет, осталось воспоминание только о длинных 
душистых волосах, массе мягких кружев и о маленькой ножке, в 
самом деле очень маленькой и красивой; и теперь еще, казалось, от 
прежних объятий сохранилось на руках и лице ощущение шелка и 
кружев – и больше ничего. Ничего больше, если не считать истерик, визга, попреков, угроз и лжи, наглой, изменнической лжи… 
Он помнил, как у отца в деревне, бывало, со двора в дом нечаянно 
влетала птица и начинала неистово биться о стекла и опрокидывать вещи, так и эта женщина, из совершенно чуждой ему среды, 
влетела в его жизнь и произвела в ней настоящий разгром. Лучшие 
годы жизни протекли, как в аду, надежды на счастье разбиты и 
осмеяны, здоровья нет, в комнатах его пошлая кокоточная обстановка, а из десяти тысяч, которые он зарабатывает ежегодно, он 
никак не соберется послать своей матери-попадье хотя бы десять 
рублей и уже должен по векселям тысяч пятнадцать. Казалось, если бы в его квартире жила шайка разбойников, то и тогда бы жизнь 

его не была так безнадежно, непоправимо разрушена, как при этой 
женщине.

Он стал кашлять и задыхаться. Надо было бы лечь в постель и 

согреться, но он не мог, и всё ходил по комнатам или садился за 
стол и нервно водил карандашом по бумаге, и писал машинально:

«Проба пера… Маленькая ножка»…
К пяти часам он ослабел и уже обвинял во всем одного себя, 

ему казалось теперь, что если бы Ольга Дмитриевна вышла за другого, который мог бы иметь на нее доброе влияние, то – кто знает? – в конце концов, быть может, она стала бы доброй, честной 
женщиной; он же плохой психолог и не знает женской души, к тому же неинтересен, груб…

«Мне уже осталось немного жить, – думал он, – я труп и не 

должен мешать живым. Теперь, в сущности, было бы странно и 
глупо отстаивать какие-то свои права. Я объяснюсь с ней; пусть 
она уходит к любимому человеку… Дам ей развод, приму вину на 
себя…»

Ольга Дмитриевна приехала наконец и, как была, в белой ро
тонде, шапке и в калошах, вошла в кабинет и упала в кресло.

– Противный, толстый мальчишка, – сказала она, тяжело дыша, 

и всхлипнула. – Это даже нечестно, это гадко. – Она топнула ногой. – Я не могу, не могу, не могу!

– Что такое? – спросил Николай Евграфыч, подходя к ней.
– Меня провожал сейчас студент Азарбеков и потерял мою 

сумку, а в сумке пятнадцать рублей. Я у мамы взяла.

Она плакала самым серьезным образом, как девочка, и не толь
ко платок, но даже перчатки у нее были мокры от слез.

– Что ж делать! – вздохнул доктор. – Потерял, так и потерял, ну 

и бог с ним. Успокойся, мне нужно поговорить с тобой.

– Я не миллионерша, чтобы так манкировать деньгами. Он го
ворит, что отдаст, но я не верю, он бедный…

Муж просил ее успокоиться и выслушать его, а она говорила 

всё о студенте и о своих потерянных пятнадцати рублях.

– Ах, я дам тебе завтра двадцать пять, только замолчи, пожа
луйста! – сказал он с раздражением.

– Мне надо переодеться! – заплакала она. – Не могу же я серь
езно говорить, если я в шубе! Как странно!

Он снял с нее шубу и калоши и в это время ощутил запах бело
го вина, того самого, которым она любила запивать устриц (несмотря на свою воздушность, она очень много ела и много пила). 
Она пошла к себе и немного погодя вернулась переодетая, напудренная, с заплаканными глазами, села и вся ушла в свой легкий с 

кружевами капот, и в массе розовых волн муж различал только ее 
распущенные волосы и маленькую ножку в туфле.

– Ты о чем хочешь говорить? – спросила она, покачиваясь в 

кресле.

– Я нечаянно увидел вот это… – сказал доктор и подал ей теле
грамму.

Она прочла и пожала плечами.
– Что ж? – сказала она, раскачиваясь сильнее. – Это обыкно
венное поздравление с Новым годом и больше ничего. Тут нет 
секретов.

– Ты рассчитываешь на то, что я не знаю английского языка. 

Да, я не знаю, но у меня есть словарь. Это телеграмма от Риса, он 
пьет здоровье своей возлюбленной и тысячу раз целует тебя. Но 
оставим, оставим это… – продолжал доктор торопливо. – Я вовсе 
не хочу упрекать тебя или делать сцену. Довольно уже было и 
сцен, и попреков, пора кончить… Вот что я тебе хочу сказать: ты 
свободна и можешь жить, как хочешь.

Помолчали. Она стала тихо плакать.
– Я освобождаю тебя от необходимости притворяться и лгать, –

продолжал Николай Евграфыч. – Если любишь этого молодого 
человека, то люби; если хочешь ехать к нему за границу, поезжай. 
Ты молода, здорова, а я уже калека, жить мне осталось недолго. 
Одним словом… ты меня понимаешь.

Он был взволнован и не мог продолжать. Ольга Дмитриевна, 

плача и голосом, каким говорят, когда жалеют себя, созналась, что 
она любит Риса и ездила с ним кататься за город, бывала у него в 
номере, и в самом деле ей очень хочется теперь поехать за границу.

– Видишь, я ничего не скрываю, – сказала она со вздохом. – Вся 

душа моя нараспашку. И я опять умоляю тебя, будь великодушен, 
дай мне паспорт!

– Повторяю: ты свободна.
Она пересела на другое место, поближе к нему, чтобы взглянуть 

на выражение его лица. Она не верила ему и хотела теперь понять 
его тайные мысли. Она никогда никому не верила, и как бы благородны ни были намерения, она всегда подозревала в них мелкие 
или низменные побуждения и эгоистические цели. И когда она 
пытливо засматривала ему в лицо, ему показалось, что у нее в глазах, как у кошки, блеснул зеленый огонек.

– Когда же я получу паспорт? – спросила она тихо.
Ему вдруг захотелось сказать «никогда», но он сдержал себя и 

сказал:

– Когда хочешь.

– Я поеду только на месяц.
– Ты поедешь к Рису навсегда. Я дам тебе развод, приму вину 

на себя, и Рису можно будет жениться на тебе.

– Но я вовсе не хочу развода! – живо сказала Ольга Дмитриев
на, делая удивленное лицо. – Я не прошу у тебя развода! Дай мне 
паспорт, вот и всё.

– Но почему же ты не хочешь развода? – спросил доктор, начи
ная раздражаться. – Ты странная женщина. Какая ты странная! Если ты серьезно увлеклась и он тоже любит тебя, то в вашем положении вы оба ничего не придумаете лучше брака. И неужели ты 
еще станешь выбирать между браком и адюльтером?

– Я понимаю вас, – сказала она, отходя от него, и лицо ее при
няло злое, мстительное выражение. – Я отлично понимаю вас. Я 
надоела вам, и вы просто хотите избавиться от меня, навязать этот 
развод. Благодарю вас, я не такая дура, как вы думаете. Развода я 
не приму и от вас не уйду, не уйду, не уйду! Во-первых, я не желаю терять общественного положения, – продолжала она быстро, 
как бы боясь, что ей помешают говорить, – во-вторых, мне уже 27 
лет, а Рису 23; через год я ему надоем и он меня бросит. И втретьих, если хотите знать, я не ручаюсь, что это мое увлечение 
может продолжаться долго… Вот вам! Не уйду я от вас.

– Так я тебя выгоню из дому! – крикнул Николай Евграфыч и 

затопал ногами. – Выгоню вон, низкая, гнусная женщина!

– Увидим-с! – сказала она и вышла.
Уже давно рассвело на дворе, а доктор всё сидел у стола, водил 

карандашом по бумаге и писал машинально:

«Милостивый государь… Маленькая ножка…»
Или же он ходил и останавливался в гостиной перед фотогра
фией, снятой семь лет назад, вскоре после свадьбы, и долго смотрел на нее. Это была семейная группа: тесть, теща, его жена Ольга 
Дмитриевна, когда ей было двадцать лет, и он сам в качестве молодого, счастливого мужа. Тесть, бритый, пухлый, водяночный 
тайный советник, хитрый и жадный до денег, теща – полная дама с 
мелкими и хищными чертами, как у хорька, безумно любящая 
свою дочь и во всем помогающая ей; если бы дочь душила человека, то мать не сказала бы ей ни слова и только заслонила бы ее 
своим подолом. У Ольги Дмитриевны тоже мелкие и хищные черты лица, но более выразительные и смелые, чем у матери; это уж 
не хорек, а зверь покрупнее! А сам Николай Евграфыч глядит на 
этой фотографии таким простаком, добрым малым, человекомрубахой; добродушная семинарская улыбка расплылась по его лицу, и он наивно верит, что эта компания хищников, в которую случайно втолкнула его судьба, даст ему и поэзию, и счастье, и всё то, 

о чем мечтал, когда еще студентом пел песню: «Не любить – погубить значит жизнь молодую»…

И опять, с недоумением, спрашивал себя, как это он, сын дере
венского попа, по воспитанию – бурсак, простой, грубый и прямой 
человек, мог так беспомощно отдаться в руки этого ничтожного, 
лживого, пошлого, мелкого, по натуре совершенно чуждого ему 
существа.

Когда в одиннадцать часов он надевал сюртук, чтобы ехать в 

больницу, в кабинет вошла горничная.

– Что вам? – спросил он.
– Барыня встала и просят двадцать пять рублей, что вы давеча 

обещали.