Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Как отправляются угольным чадом в Париже

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 628100.01.99
Лесков, Н.С. Как отправляются угольным чадом в Париже [Электронный ресурс] / Н.С. Лесков. - Москва : Инфра-М, 2015. - 11 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/526894 (дата обращения: 28.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

КАК ОТРАВЛЯЮТСЯ 
УГОЛЬНЫМ ЧАДОМ 
В ПАРИЖЕ

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

КАК ОТРАВЛЯЮТСЯ 
УГОЛЬНЫМ ЧАДОМ  
В ПАРИЖЕ 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Как отправляются угольным чадом в Париже. — М.: 
ИНФРА-М, 2015. — 11 с. — (Библиотека русской 
классики) 
 
ISBN 978-5-16-104541-1 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104541-1 

Подписано в печать 27.08.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

КАК ОТРАВЛЯЮТСЯ УГОЛЬНЫМ  
ЧАДОМ В ПАРИЖЕ 

«Выехал в Ростов» 
Это случилось сегодня, или, лучше сказать, это обнаружилось 
сегодня, в половине восьмого часа утра, а случилось это прошедшею ночью. Даже может быть, что, для ясности рассказа, 
случай этот должно наблюдать раньше, чем со вчерашнего дня. 
Для ясности же рассказа необходимо, в известной мере, ознакомиться с географиею и этнографиею местности на которой произошло сегодняшнее трагическое событие. 
В Латинском квартале города Парижа я нахожу самым удобным местом для жизни угол улицыl'École de Médecine (Эколь-деМедесинь) и Hautefeuille (Хотфель). Здесь на одном углу живет 
честнейшая старуха в целом Париже, которую называют мадам 
Лакур. Она замечательна материнскою нежностью к своим постояльцам и тем еще, что в ее доме есть один строгий устав, известный только в Гейдельберге да в Пирятине. Далее, насупротив 
с этим домом на одном углу находится известная Café-de-laRotonde (Кафе-де-ла-Ротонд), где получается «Северная пчела», а 
на другом углу винный погреб г. С., где некоторые русские пользуются некоторым кредитом. Далее отсюда два шага до улицы 
Gregoire de Tours (Грегуар-де-Тур) со всеми ее увлекательностями; еще чрез несколько шагов улица de Tournon (де-Турнон), на 
которой живетизвестный Рикорд, а отсюда недалеко и до улицы 
le Seine (де-Сень), где находится одна из лучших гробовых лавок 
Латинского квартала. Вследствие особой собразительности, которою, по уверению многих, великорусское племя наделено паче, 
чем все племена земные, я облюбовал это место в первый день 
моего прибытия из Праги, где я слушал очень умные вещи «о 
славянской взаимности». Я тут поселился и тут живу, наслаждаясь бездействием и сообществом двух моих соседок по лестнице. 
Они обе очень милые и благовоспитанные девицы и с самым добрым сердцем. В черноглазой мадемуазель Арно я открыл эту 
добродетель во второй день моего пребывания в Париже, но белопепельная Режина представлялась мне ужасно страшною. Мне 
казалось, что она робка как ундина. Однако в весьма непродолжительном времени оказалось, что это только следствие моего 
предубеждения насчет блондинок. Уже довольно давно я перестал называть мадемуазель Арно шампанским, потому что маде
 3

муазель Режина тоже шампанское, но только замороженное, Да 
здравствует замороженное шампанское! 
Но сегодняшнее происшествие случилось не с мадемуазель 
Арно и не с мадемуазель Режиной и даже не со мною, а с  
владельцем угла, украшенного надписью: «Commerce de vins de 
S...n» («Торговля вином Ф.С... на»). 
Я спал, и мне виделись различные сны. Сначала я видел себя 
на бале в Валантино. Было тесно, жарко и весело. Я пил канеты с 
французскими студентами; пикантные гризеты тоже пили с нами 
канеты, и все мы пели: 
 
Le papa Nicette 
Lui decait constamment 
Pour vivre sagement, 
Et trés honnêtement, 
Reste dans la chambrette, 
Travaille toujours là. 
Et la jeune fillette 
Voulut obéir à... 
         A? à? à? à? 
A monsieur son papa. 
Eh! allez donc, allez donc, Turlurette! 
Eh! allez donc, Turlurette, allez donc. 
 
(Папаша Нисетты 
Давал ей советы: 
«Для жизни приличной, 
Достойной, отличной 
В девичьей каморке 
Работай, юла!» 
Девица желала 
Ла-ла-ла-ла-ла-ла 
Делами украсить папаши слова. 
А ну, давай, давай, юла, 
Давай, давай, юла! 
(Пер. с франц. М. Тростникова)) 

 
4 

Потом виделось мне, что мы пошли с бала ужинать к Вашету, 
что я вел под руку Режину, мое дивное замороженное шампанское, как услыхал под моим окном отчаянный крик: 
— Уголь! уголь! запах угля! Спасайте! спасайте! 
Пока я вскочил с постели, на улице раздались два удара, и посыпались осколки стекол. При этом должно заметить, что улица 
de l'École de Médecine (Эколь-де-Медесинь) принадлежит к весьма старым улицам Парижа. Она так узка, что по ней не могут 
местами разъехаться две кареты; что Наполеон III намерен ее 
сломать и что, идучи по той улице, вы часто можете слышать над 
своею головою разговоры двух соседок, живущих одна насупротив другой. 
— Пришел муж? — спрашивает какая-нибудь Жанета, высовываясь в окошечко своей мансарды. 
— Вообрази, — нет, Жанеточка! — отвечает другая головка из 
противоположного дома. 
— И ты одна оставалась сегодня? 
— Ах, какая ты странная! С кем же я была бы? 
Слезы с одной стороны и вздох участия с другой. 
— Не плачь, не плачь, Бланшета, он придет; он закутился. 
— Нет, он был на бале; я знаю, я все знаю. 
Опять слезы. Слезы, слезы дробные, хорошенькие, французские слезки, милые, тихонькие всхлипыванья, кусанье носового 
платочка, и все это вдруг переходит в улыбку. Никто, кроме 
француженок, не умеет так улыбаться с глазами, полными слез, и 
устами, еще подергивающимися от недавних рыданий. 
— M-м! дурак! — говорит сквозь улыбку и слезы Бланшета, 
глядя с пятого этажа на тротуар, где стоит растрепанный французик с посоловелыми глазами. 
— Ну, иди! чего ты стал? — повторяет Бланшета, утирая слезки. 
— Право! — спрашивает самодовольно французик и идет нехотя. Он чванен, как индейский петух. Его любят, и он может ломаться. Это его жизнь. 
— Глупец, — ласково говорит Бланшета и хочет закрывать 
окно. 
— Ну, вот, — замечает Жанета. 
— Да! — отвечает совсем веселенькая Бланшета. 
Насупротив моего окна находится окно, переделанное впоперек. Нижняя половина окна освещает комнату, занимаемую г. С
 5

н, который мне верил в долг десять литров бордо, а верхняя часть 
этого же окна освещает спальню его четырнадцатилетней дочери, 
которая приходит ко мне забирать пустые литры. У г. С. занавеска никогда не открывалась, а девица С. открывала свою занавесочку всякое утро в восемь часов. Тогда она открывала окошко, 
обметала стены и делала свою беленькую постельку. В это же 
время я открывал свое окно, любовался моей грациозной соседкой, и мы всякое утро говорили, то есть я говорил ей: «Bonjour, 
mademoiselle Marie», а она отвечала: «Bonjour, monsieur Nicolas!» 
— Уголь! уголь! запах угля! Спасайте! — закричал сегодня 
под этим окном отчаянный голос, и были слышны удары по стеклам. 
Я распахнул занавеску своего окна и увидел, что к окну С-на 
приставлена лестница, на которой стоял рабочий в синей блузе и 
выламывал раму. Другой рабочий стоял на той же лестнице, несколькими ступенями ниже, а у лестницы стояло пять полицейских. В две минуты оба рабочих вскочили в окно, и один из них 
тотчас же высунулся назад и крикнул: «Доктора, уксуса и воды!» 
Пять городских сержантов, один за другим, взяли по лестнице и 
вспрыгнули в то же окно. Все окна нашего околотка вдруг открылись, отовсюду глядели испуганные женские личики; мужчины густою толпою запрудили узенькую улицу. 
«Кто отравился? Отчего? Зачем?» — «От любви?» — спрашивали женщины. «От банкрутства?» — допытывались мужчины. А 
толпа из-под земли выросших городских сержантов разгоняла 
народ, за которым не могли проходить омнибусы и кареты. Ничего нельзя было разобрать. Мое окно было самым удобным пунктом для наблюдения, что делается насупротив. Там два рабочих 
возились с отравленником. Я видел, как они разбили другое окно, 
открыли камин, стащили на пол неподвижное человеческое тело 
и стали лить на него воду из поданной бутылки. «Кто же это уморил себя угаром: С. или его дочь? Неужто бедная девочка так рано ощутила парижскую необходимость удушить себя угольным 
чадом? Это ужасно! Кто? Кто?» — кричал я полицейскому, стоявшему на верху лестницы. 
— Сударь, это не ваше дело, — отвечал городской сержант. 
— С., сам С., — ответил мне рабочий, всегда готовый сделать 
что-нибудь напротив полицейскому. 
А между тем три полицейских ломали дверь из комнаты, в которой отравился С., в комнаты его семейства, но дверь не подава
 
6 

лась, и в комнату нельзя было иначе войти, как по лестнице, приставленной с улицы к окну. В это же окно из рук в руки перелетела бутылка с уксусом, а вслед затем оттуда выглянул хлопотливый рабочий с добродушным лицом и громко крикнул: «Сукна! 
Бога ради, скорее сукна!» 
— Сукна! сукна! — кричала толпа, озираясь друг на друга. 
— Сукна! Черт вас возьми, сертучники! Сукна, для человека, 
для Бога! — крикнул опять рабочий, протягивая руки к толпе. 
Сверху на эти руки упал красный шерстяной чулок. Он упал 
из окна, находящегося над моим окном. 
— Браво, гризетка! — крикнул рабочий и бросился с чулком 
от окна. 
— Сукна! сукна! — кричал в то же окно другой рабочий, и через столько времени, сколько нужно женщине для того, чтобы разуться, на руки другого рабочего упал другой красный чулок. Я 
взглянул вверх и узнал ручку Режины. Это были единственные ее 
тепленькие чулочки, за которые назад тому две недели было заплачено франк семьдесят пять сантимов. Добрые ручки с исколотым иглою пальчиком! как мне хотелось вас расцеловать в эту 
минуту, когда беленькие ножки вашей владетельницы зябли без 
своих тепленьких чулочков. 
— Браво! браво! — закричали из толпы рабочие. — Браво, 
бедные гризетки! Браво, женщины Латинского квартала! 
Странный звук во всех парижских криках. Это был крик одобрения, но в его звуках слышалась способность мгновенно измениться и перейти во что-то другое. Может быть, это предубеждение, но я никак не могу привыкнуть к крикам парижского народа 
и помню, что наш поэт сознал необходимость 
 
Сказать великому народу: 
Ты жалкий и пустой народ! 
 
И так толпа дала «браво» бедной Режине; девушка закрыла 
свое окошечко, и толпа заговорила опять о С., а С. лежал на полу 
своей комнаты, и сержанты все еще ломали двери. Мне теперь 
все было видно. С., совершенно раздетый, с черным лицом, лежал 
навзничь; два рабочих стояли возле него на коленях и из всей силы терли ему живот и подвздошье чулочками Режины. Доктора 
еще не было; по лестнице вскочил медицинский студент с длин
 7

ным холщовым бинтом в руке; рабочие продолжали свою работу. 
С них лился пот, и они сбросили блузы. 
— Вздохнул! — закричал рабочий с добродушным лицом. — 
Вздохнул! — повторил он, выглянув в окно и опять бросился растирать С. Режининым чулочком. 
Толпа затолковала: «его будут судить», «не будут»; «он, верно, обанкрутился»; «ему, верно, жена изменила»; «может быть, 
дочь...» Боже! неужто это чистое дитя не ушло от общей участи! 
Пришел доктор, попробовал, прочна ли лестница, и полез. 
Оказалось, что рабочий ошибся, что С. не вздыхал, что он задушил себя по всем правилам французского самоубийства и отравился, оставив свою торговлю вином жене и детям. «Но где же 
жена и дети?» — спрашивает толпа. «Где мадам С.?» — спрашивает полиция. Никто ничего не знает. Тут и есть основание трагедии, разыгравшейся сегодня в улице Эколь-де-Медесинь. 
Г. С. было около 60 лет, но он был бодр, свеж и здоров. Он 
был не старее любого сорокалетнего петербургца. Он имел дочь 
от первой жены; потом, овдовев назад тому лет около шести, женился на другой жене, с нею прижил двух детей. Жене его лет 28, 
она женщина довольно красивая и энергическая. По рассказам, 
она, кроме того, женщина необыкновенно трудолюбивая и хорошая мать. «Ее дети никогда не знали няньки и не бегали по тротуарам», — говорит моя старушка мадам Лакур. Когда я приходил в погреб к С., я, кроме того, всегда видел мадам С. за конторкой; старшая девочка помогала ей отпускать товар, а младшая 
возле ее училась читать; тут же вертелся и третий ребенок. Мадам С. мне всегда казалась женщиной очень приятной, но немножко капризной и нетерпеливой: это выражалось в ее приемах, 
движениях бровей и в голосе. У старика С., говорят, было 24000 
франков собственного капитала, когда он женился на своей второй жене; но в последние годы ему все как-то не везло в торговле. Слухи носились, что они с женою живут не совсем-то ладно, 
но ссор так больших между ними не замечали. За мадам С. в 
свою очередь не заметали никаких воль-о-ван. Но, назад тому 
дней пять, мадам С. исчезла, а с нею исчезли и двое ее детей и 
падчерица. Г. С. взял себе в помощь мальчика и торговал по 
обыкновению. В околотке у нас заговорили, что мадам С. ушла с 
любовником в Венсенн; другие говорили, что она живет с детьми 
в Монрозе, а С. молчал и на все вопросы своих обычных посетителей отвечал только, что ни жены его, ни детей нет дома. Маль
 
8 

чик говорит, что по ночам г. С. то все писал какие-то счеты, то 
вставал быстро, ходил по комнате, то плакал и молился. Вчера он 
закрыл свой погреб в 11 часов и лег в постель, но вскоре встал, 
пошел в комнату дочери и долго там оставался. Мальчик пошел 
посмотреть, что там так долго делает г. С. Подходя к двери, он 
услыхал, что хозяин рыдает. Мальчик взглянул в отворенную 
дверь: С. стоял на коленях у постели дочери и горько плакал, облокотясь руками на девственную кроватку. Мальчик сошел вниз, 
а через полчаса сошел туда С. и, выслав мальчика спать, запер за 
собою дверь своей комнаты. Мальчик не видал, как С. принес в 
свою комнату жаровню, на которой грели вино, а утром этот же 
мальчик не достучался в хозяйскую дверь. Услышав угольный 
запах, он соскочил вниз к входной двери и в испуге начал стучать 
своими кулачонками, пока стук этот услыхали прохожие, и произошла описанная мною сцена. 
Все это рассказано в толпе, стоящей на улице под моим окном, 
и все это потом разнесено по городу спокойною толпою. 
— С. глуп, — говорили в толпе. 
— Чем он глуп? 
— Зачем он на старости лет женился. 
Два студента, с коротенькими трубочками в зубах, пыхнули 
дымом под нос двум дрожавшим от сырости гризеткам и, взявшись под руки, запели: 
 
En rendant la serpette, 
Colin parla d'amour, 
Et Nicette, à son tour, 
Le paya de ret our. 
 
Рабочий с добродушным лицом присвистнул начало припева, 
и толпа вдруг разошлась, напевая: 
 
Eh! allez donc, allez donc, Turlurette! 
Eh! allez donc, Turlurette, allez donc! 
Когда на покосе 
 
(Сказал: «Я люблю» 
Колен, без вопросов 

 9