Дама и Фефёла

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

ДАМА И ФЕФЁЛА

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ДАМА И ФЕФЁЛА 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Дама и Фефёла. — М.: ИНФРА-М, 2015. — 45 с. — 
(Библиотека русской классики) 
 
ISBN 978-5-16-104525-1 
 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104525-1 

Подписано в печать 27.08.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

СОДЕРЖАНИЕ 

 
ДАМА И ФЕФЁЛА ....................................................................4 

I...................................................................................................4 
II..................................................................................................4 
III ................................................................................................6 
IV................................................................................................8 
V .................................................................................................9 
VI..............................................................................................11 
VII.............................................................................................13 
VIII ...........................................................................................14 
IX..............................................................................................16 
X ...............................................................................................17 
XI..............................................................................................19 
XII.............................................................................................22 
XIII ...........................................................................................23 
XIV ...........................................................................................25 
XV ............................................................................................27 
XVI ...........................................................................................30 
XVII..........................................................................................31 
XVIII ........................................................................................35 
XIX ...........................................................................................38 
XX ............................................................................................41 
XXI ...........................................................................................42 
XXII..........................................................................................43 

 3

ДАМА И ФЕФЁЛА 

 
 
 
Ученик вопросил мудрого: не знаю, 
жениться мне или нет? 
Мудрец ему ответствовал: поступай 
как знаешь, — все равно будешь раскаиваться. 
  
 

I 

  
Весною 1894 года один из известных русских писателей высказал несколько смелых мыслей о том, какие «подруги жизни» 
лучше для литератора — образованные или необразованные. Разбиралось и то, какие удобства и неудобства представляются литератору в сожительстве с женщиною образованною и что он 
может встретить с простою женщиной малого развития. Предложенные вопросы, может быть, и несерьезны, но они не лишены 
своего интереса. К сожалению, возбудивший их автор почему-то, 
однако, не развил своих положений и не доказал их основательности. В другом бойком органе ему возражали и смешно и ехидно, но тоже не сказали ничего выясняющего дело. Верно, это так 
и должно быть, «чтобы всегда оставалось сказать о женщинах 
нечто новое» (Boufflers). Я тоже не имею ни малейшей претензии 
свести любопытный спор к какому-нибудь решительному заключению, но я хочу дать кстати подходящие иллюстрации, которые 
беру из моих воспоминаний о литераторской жизни. 
  

II 

  
Незадолго перед переходом «Отечественных записок» из  
рук Дудышкина и Краевского под редакцию Некрасова и Салты
 
4 

кова в этом журнале работал один писатель, которого в нынешнем случае неудобно было бы называть по имени. В данном случае его имя и не важно, так как интерес представляет само положение лица и характер двух его подруг, из которых одна была 
«дама», а другая «фефёла». Дама была его «законная половина», 
а фефёла — его «беззаконница». Обе они имели для упоминаемого писателя очень серьезное значение во время его жизни и различно исполнили свое призвание к его потомству. 
Я зазнал этого человека в 1865 году, когда Дудышкин напечатал в «Отечественных записках» одну его статью, которая в публике многим понравилась и привлекла автору благорасположение 
обоих редакторов, то есть Ст. Сем. Дудышкина и А. А. Краевского. Писателю назначили плату по восемьдесят рублей «за статью», и это его повело к худу: он был совершенно счастлив и до 
того увлекся литературным успехом, что стал пренебрегать своими служебными обязанностями. Служба у него по его специальности была довольно сносная, и хотя она оплачивалась не щедро, 
а все-таки она обеспечивала его вернее, чем литература. Но с 
этих пор он службою не дорожил, а занятиям литературою предавался с неудержимою страстью. К деньгам вообще он был не 
только не жаден, но даже почти равнодушен и в употреблении их 
безрасчетлив. К тому же он был очень нетребователен и спартански прост в своих привычках. Как ни есть и где ни жить — это 
для него было все равно, лишь бы только у него не была отнята 
возможность высказывать то, о чем он думал и что признавал за 
нужное и полезное для общества. Каков бы он ни был по его значению в литературе, но по характеру это был настоящий литератор, которому, кроме того, что делается в литературе, все трынтрава. И его нельзя было ни отманить, ни отбить от литературы, 
хотя бы ему при ней пришлось умереть с голода. Такие люди тогда между писателями встречались не в редкость: некоторые из 
них так верили в высокое значение своего литературного призвания, что не считали за важное потерпеть ради идеи не только лишения, но даже и муки... Вдобавок к этому настроению писателя 
его посетило еще другое искушение: к нему начали писать сочувственные письма разные незнакомки, и женские письма расшевелили в нем влюбчивость и фантазии. Словом, успех совсем 
вскружил ему голову, а дамские письма даже начали портить его 
характер и мешали ему исполнять все его обязанности — служебные, литературные и супружеские, так как писатель, на его 

 5

несчастие, тогда уже был женат, и супруга у него была с характером. Женился он, кажется, еще студентом, и во всяком случае гораздо ранее, чем прославился в писательстве, а поставил он себя 
дома так неудачно, что жена считала себя очень умною, а его называла «глупым» и никак не хотела верить тому, что он может 
«сочинить» что-нибудь стоящее внимания. Это его сердило и оскорбляло, и он старался изменить в жене такой неблагоприятный 
для него взгляд, но достичь этого не мог. Более всего жене писателя казалось невероятным, что он может что-нибудь понимать о 
супружеских обязанностях, а внимание посторонних дам к ее 
мужу ее раздражало и довело ее до такой ярости, что она от оскорблений на словах перешла к обидным действиям и явилась к 
А. А. Краевскому возвестить ему свою победу и выразить журналу порицание за то, что через его посредство у ее мужа «начались 
шашни с дамами». 
А. А. Краевский выслушал ее, помычал и направил ее к Дудышкину, но сам встревожился, пробурчал несколько раз «бог с 
ней» и распорядился, чтоб ее к нему вперед не пускали. 
  

III 

  
Писатель был человек лет тридцати или тридцати двух, белокурый, маленького роста, очень слабый и нервный, с небольшими 
голубыми глазками и вихрястою шевелюрой. Нрав он имел добрый, но мелочный, раздражительный и, что называется, «петушливый». Бракосочетался он «по состраданию». Тогда такие благородные вещи тоже были в моде, и на них очень многие попались. Приятель мой был из числа этих счастливцев и очень горько расплачивался за свое великодушие. Супруга его имела над 
ним самые разносторонние преимущества: по ее словам, она была 
старше его только на пять лет, но по виду надо было думать, что 
разница была гораздо серьезнее, а притом она была крепкая, 
сильная, очень предприимчивая и обладала счастливейшим женским талантом — не бояться никаких скандалов. Обладая такими 
боевыми свойствами, дама притом была также чрезвычайно неутомима как в натиске, так и в преследовании. Муж с женой едва 
ли не с первых же дней брака не поладили, и с тех пор они постоянно жили очень дурно, а по переезде их в Петербург жена по
 
6 

старалась устроить так, что это скоро сделалось известно всем в 
редакции. Прием, для этого употреблявшийся, был простой: дама, 
с виду очень образованная, сама приходила в редакцию или в 
контору и жаловалась на мужа всем: Дудышкину, Краевскому и 
т. д. до конторщика Боголюбова, который выдавал деньги. Дама 
делала это не только без малейшей застенчивости, но и без всякой нужды, просто как бы по влечению души. Впрочем, может 
быть, она имела какую-нибудь цель понизить акции своего мужа, 
представляя его смешным и пошлым. Скромность она не уважала 
и без всякого стыда рассказывала самые ужасные вещи о том, как 
грубо и бесцеремонно она обращается с мужем. 
— Он хочет меня остановить жалкими словами, — говорила 
она. — Mais c'est drôle! (Но это забавно! (франц.).) Как же он может на это надеяться, когда я ему уже давно сказала, что я никакого скандала не боюсь? Je sais ce que j'ai faire! (Я знаю, что мне 
делать! (франц.).) 
Она, однако же, скоро всем надоела, и Дудышкин перестал ее 
принимать, так же как и Краевский, но в контору она еще являлась и срамила мужа как только находила возможным. Ей, конечно, не верили, но, однако, все-таки она повредила мужу уж одним 
тем, что сделала его смешным. Вдобавок она вооружила против 
него Краевского, которого она подстерегла раз на его пути от дома к Гимнастическому павильону и засыпала его претензиями, а 
когда он стал от нее убегать, повторяя: «Ей-богу, ей-богу, я болен 
и ничего не могу!» — она, не получив от него желаемого сочувствия, сказала ему вслух: «Quel vieux idiot!» (Старый идиот! 
(франц.).) — и бросилась в открытые двери Семионовской церкви, закричав с крыльца, что «проклянет его перед образом». Краевский, впрочем, на нее не сердился и не оробел от проклятия, а 
говорил вечером: «Бабы! я их знаю!» И он, кажется, действительно «знал баб», и потому в редакции дело писателя облаживалось 
хорошо, но не так это выходило в очах служебного начальства, к 
которому предприимчивая супруга тоже являлась и говорила там, 
что ее «pique-assiette» (Блюдолиз, прихлебатель (франц.).)не верит в бога и непочтительно говорит о таких и таких особах, чегоде она, как институтка, не может сносить и «доведет до сведения», потому что у нее есть дитя, которое надо воспитывать в добрых правилах. 
— Да! Je ne suis pas seule! (Я не одна! (франц.).) 
  

 7

IV 

  
Чего хотела достичь эта супруга, того она, кажется, и сама не 
знала. Определенно она стремилась только «получать его жалованье». Это она заимствовала где-то у жен фабричных рабочих, у 
которых мужья пропивают заработки. Хороший пример понравился ей: тогда любили «народное». Правда, ее муж не пропивал 
заработка, ну, а все-таки... 
— Je ne suis pas seule! Сделайте милость! 
Краевский приказал: 
— Отдайте, отдайте! 
Он знал женщин. 
Муж как услыхал об этих изветах, так и заболел; больной он 
остался совершенно беспомощен при своей беспощадной тиранке. Мы жили тогда неподалеку друг от друга у Таврического сада, 
где я живу тридцать лет, и я два раза навестил больного и видел 
его в ужасной обстановке: раз я застал его в комнате, напитанной 
самым невыносимым зловонием, а в другой раз в комнате было 
открыто окно, и на больного страшно дуло. 
Я спросил его, для чего открыто это окно в такой холодный 
день? 
А он покачал головою и отвечал мне: 
— Ах, знаете, я боюсь отгадать, что для того, чтоб я скорее 
умер! 
Я встал и закрыл окно, а как это произвело соответственный 
звук, который был слышен за стеною, то оттуда из другой комнаты послышался гадкий сдержанный смех. Затем я ушел, а больной вскоре поправился и, как ни в чем не бывало, пришел на редакционный вечер, который мне остался памятным по дебатированным тогда роковым вопросам о русском искусстве. Это было 
вскоре после достопамятной лекции, прочитанной в бывшем художественном клубе г-жою Якоби, которая тогда только что возвратилась в отечество и много сообщала о гарибальдийском движении, в котором она принимала живое участие и пользовалась 
приязнью итальянского героя. Теперь, когда после этого прошло 
около тридцати пяти лет, очень трудно передать то оживление и 
симпатии, которые вызвала эта лекция, произнесенная женщиной, о которой тогда говорили очень много интересного. Художники не только аплодировали г-же Якоби, как даме, но и выража
 
8 

ли настоящее удовольствие по поводу ее суждений о художественных вопросах. Тогда помощи для русского искусства искали 
повсюду и говорили то о профессоре Якоби, то о Микешине, которые тогда были в моде и наверняка могли «спасти русское искусство», а зауряд вспоминали и Петра Соколова, и Зичи, и 
Сверчкова, и Клевера. И, несмотря на то, что все эти уважаемые 
лица были напоены одним духом художников Александра и 
Дмитрия, о которых упоминается в книге «Деяний апостольских», тогда, однако, находились удивительные люди, которые 
умели что-то различать в них. Но нашлись, впрочем, и такие, которым лекция г-жи Якоби не понравилась, — не нравилась она и 
нашему писателю, которому было противно видеть вызванное ею 
возбуждение, и он захотел подвергнуть и лекцию и восторг слушателей критике. Статья о лекции в Троицком переулке должна 
была явиться в той книжке, которая уже набиралась, но она не 
явилась вовсе, и автор ее едва уцелел. В семействе критика произошли ужасные события. 
  

V 

  
Через два или три дня после лекции, поздно вечером, когда в 
Таврическом саду свистали соловьи и у частокола, ограждавшего 
сад, стояли в молчании и слушали певцов несколько любителей 
соловьиного пения, я увидал здесь воспоминаемого литератора. 
Он был чрезвычайно уныл, и вдобавок все его изнеможденное 
болезнью лицо было исцарапано и испачкано, а платье его было в 
сору и в пуху; очевидно, он был в большой переделке. 
Я его тогда все-таки еще мало знал и заподозрил, не выпивши 
ли он, но это было напрасно. Жалостливый вид, в котором он 
слушал соловьев у частокола, был результатом того, что он в это 
время особенно сильно пострадал за свое пристрастие к литературным занятиям, и притом все в этот раз им написанное было 
уничтожено, а именно, статья о лекции в Троицком переулке была изорвана супругою писателя в клочки, а сам он оцарапан, облит чернилами, отлучен от домашнего очага и изгнан из дома с 
отобранием от него часов и денег. Затем жена пригрозила ему, 
что она поедет к институтскому начальству и расскажет, какие у 

 9