Бессребреник

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

БЕССРЕБРЕНИК

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

БЕССРЕБРЕНИК 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Бессребреник. — М.: ИНФРА-М, 2015. — 12 с. — 
(Библиотека русской классики) 
 
ISBN 978-5-16-104510-7 
 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104510-7 

Подписано в печать 26.08.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

БЕССРЕБРЕНИК 

  

Кому случалось ездить по нашим грунтовым дорогам позднею 
осенью, тот, конечно, знает, что это не езда, а мука. Однажды довольно уже давненько я по общему армейскому оберофицерскому положению странствовал в обыкновенном почтовом телеграфе, как наши армейские шутники величают душегубительные телеги. Мучишься, мучишься, качаешься, качаешься, 
да, охая, спросишь ямщика: 
— Ну, что, как впереди дорога? 
А у того уже и готов ответ: 
— Да что дорога, — Сибирь, да и только! 
Вот и кати малина. 
Бедные почтовые лошади с избитыми до крови ногами, колеса, покрытые замерзшею грязью, быстрота движения со скоростию пяти верст в час и беспрерывные толчки и встряхивания невольно приводят к тому, что, де, мол, это точно Сибирь, Сибирь, 
как есть Сибирь! 
Ехал я по стороне богатейшего чернозема; грязь была невылазная, — и вдруг мороз! Дорога стала окончательно непереносима, а ехать надобно. 
Ехал я таким аллюром день и добрался к вечеру до одного 
уездного города, где хотел было только напиться чаю; но еще с 
утра мне что-то нездоровилось, а тут, к вящему соблазну, и диван 
мягкий, и теплота от чаю и от печки пораспарила, да и денщик 
подговаривает «передышку взять». Э, думаю, куда ни шло, — давай заночую — и заночевал; да ведь черт знает, как заночевал-то! 

* * * 

С тех пор, как я велел стлать постель и лег в нее, я ничего не 
помню: кто езжал на телеграфе, тот знает, как это бывает. 
Проснувшись же, я, к крайнему моему удивлению, почувствовал страшную слабость во всем теле и боль в руках и в затылке. 
Что же это со мною? Кликнул денщика и сам испугался своего 
голоса, так он был слаб. Денщик не отозвался, но, вместо его, в 

 3

комнату вошел худенький, маленького роста военный доктор и 
тотчас же заговорил: 
— Ну, что, батенька, проснулись; ну, теперь слава Богу... 
— Что такое, говорю, значит «проснулись», почему такая радость здесь кстати? 
— Радость? А вы знаете ли, какое нынче число? 
— Которое число! — Я твердо помнил, что приехал на станцию двадцать второго, и потому спокойно отвечал: 
— Разумеется, двадцать третье. 
Доктор засмеялся. 
Все это начало меня удивлять и даже немножко сердить. Лекарь это, кажется, заметил. 
— Нет, вы ошибаетесь, — проговорил он тихо; — сегодня 
двадцать восьмое. 
— Двадцать восьмое! 
— Так и есть, — утвердил доктор с сильным польским акцентом. 
— Так неужели же, черт меня возьми, я это проспал целые 
пять суток; этого быть не может! — воскликнул я и в то же время 
подумал: это ты, пан добродей1, со мною «Вечер на Хопре» разыгрываешь! 
— Проспать вы не проспали, а пролежали без памяти, — отвечал мне спокойно доктор. — У вас была горячка, но теперь прошла. 
Я посмотрел ему прямо и пристально в лицо и в полном убеждении, что он пришел надо мною потешаться, сказал: 
— Позвольте мне, милостивый государь, вам в глаза расхохотаться. 
— Браво, браво! — воскликнул доктор, — но прежде попробуйте-ка сесть. 
Я попробовал, но только крайне неудачно: голова не поднимается. 
Ну, вижу, история-то в самом деле хуже географии. 
— Что же, говорю, мне делать теперь, доктор? 
— А что делать? Прежде всего, я думаю, вам теперь на станции лежать не приходится, а перебирайтесь куда-нибудь на квартиру, да долечимся. 
Так я и сделал, но сделал не без затруднений. 
                                                 
1 Милостивый государь.  (польск. и укр.) 

 
4 

* * * 

Я позвал денщика и велел ему идти в город и искать помещение, но денщик вскоре возвратился. 
— Ну, уж город, сибирный! — бурчал он, — куда ни зайдешь, 
и говорить с тобою не хотят. Ни на один постоялый и то не пущают. — Иди себе, кавалер, по добру по здорову. Бог с ними совсем, боятся, разумеется, как бы ваше благородие не сдохли. 
— Ладно, говорю, ладно. Позови ко мне смотрителя. 
Смотритель дал нам совет обратиться к городничему. 
— Они, — говорит, — вам по отводу все это могут удовлетворить. 
Шлю моего личарду к городничему, но гляжу, он возвращается оттуда еще мрачнее. 
— Что, — говорю, — такое? 
— Да что, городничий-то, — говорит, — меня мало по уху два 
раза не съездил. Ты, говорит, свинья. Я плевать, говорит, что вы с 
барином в городе прохлаждаетесь. Как приехали, говорит, так и 
живите, а мне, говорит, до вас дела нету... Вон, говорит, пошел! 
Опять явился на сцену смотритель и повел на сей раз речь такого содержания, что пошлите, мол, трюшницу к письмоводителю. 
Посылаю трюшницу. 
Летит мой денщик через полчаса назад рысью и орет: отвели, 
ваше-бродие, фатеру, у того самого подлеца хозяина, который нас 
за деньги пускать не хотел. 
Часа через два я был уже на новой квартире. Мне показали две 
чистые, теплые и уютные комнатки с множеством образов в передних углах. Стены были увешены картинами, представляющими историю Женевьевы Брабантской и Малека-Аделя. Хозяин, 
местный хлеботорговец, оказался добрейшим человеком, и мы с 
ним скоро поладили. 
— Скажите, пожалуйста, — спросил я его однажды, — отчего 
вы меня не хотели пустить на квартиру, когда я к вам просился? 
— Осмелюсь доложить, это по той причине, что, как мы были 
наслышаны, что вы на смертном одре и, неровен час, могли бы 
скончаться, а тогда... господин городничий... они — нехороший у 
нас человек... 

 5

— Да, а вот доктор у вас отличный человек! Я вот до сих пор 
ничего еще ему не заплатил, да и не знаю, как его зовут и прозывают. 
— Дохтур наш! Да-с, это такой человек, что изойди, может, 
свет, а другого не скоро подыщешь. Это такой человек, на удивление, даром что из поляков. 
Такая восторженная похвала, высказанная русским человеком 
доктору нерусского происхождения, меня немало удивила и заставила полюбопытствовать, чем этот доктор сумел себе снискать 
такое расположение, а хозяин мой не отказался удовлетворить 
моему любопытству. 
 

* * * 

— По первому началу лечит он, — начал рассказчик, — столь 
преискусно, что к нему даже из дальних местов наезжают, а повторительно — бессребреник. 
— Как так бессребреник? 
— Так: ничего как есть за труды не приемлет, а живет на одно 
царское жалованье, да и то еще не в редкость бедным на лекарство расходует. 
— А звать, мол, его как? 
— Зовут его Виктор Ксаверьевич Черешневский, из поляков, 
смирный. Только разве этак редко когда расфордыбачится и тогда горд. К примеру, бывало — барин захворал, и лакей барский 
захворал: для него это все единственно; посмотрел у барина язык, 
за руку подержал и говорит: у вас плевое дело, внимания не стоит, одна, можно сказать, меланхолия, а к лакею в день раза три 
наведается. 
Доктор стал очень интересовать меня, и я, расспрашивая о нем 
хозяина, то хозяйку, узнал еще нечто большее. Мне рассказывали, что когда незнакомые пациенты предлагали Черешневскому 
деньги, то он прямо отказывался. Ему говорили: 
— Отчего вы, доктор, не хотите принять нашей благодарности? Мы вам так обязаны... 
— От благодарности я не отказываюсь, — говорил Черешневский, — но отчего же вы думаете, что благодарить и дарить — 
это одно и то же? 
— Но вы меня вылечили... 

 
6 

— Это моя обязанность, я за нее от государя жалованье получаю. 
— Но ваше жалованье так ограничено. 
— Пустяки, — отвечал Черешневский. — Надо только самому 
уметь себя ограничивать, и тогда всего довольно. 
Когда доктору предлагали во второй раз, он начинал сердиться, при третьем предложении говорил: «вы, без сомнения, хотите, 
чтобы я к вам больше не ходил», а после четвертого — и действительно прекращал свои посещения. 
Имея большое число пациентов в городе и по соседству в деревнях, Черешневский по необходимости держал пару лошадок и 
трясучку-бричку летом и лубочные санки зимою. Раз зимою сено 
страшно вздорожало, и бедный Черешневский начал помаривать 
своих коней. Об этом узнали, и один из соседних богатых помещиков поднялся на хитрости. В базарный день в квартиру доктора, когда его не было дома, привезли несколько возов сена, будто 
бы купленного на базаре. Возы свалили, и мужики уехали. Черешневский возвратился и сейчас же заметил порядочный стожок, сложенный перед окнами. 
— Цо то есть?1 — грозно обратился он к своему слуге Игнатию, забывшему по-польски и не научившемуся по-русски. 
— Як цо то есть? — сяно2. 
— Але сконд? (откуда). 
— Або я вем (а разве я знаю). 
Взбеленился доктор донельзя. 
Виновный помещик, несмотря на все свои заверения и клятвенные обещания, что знать не знает и ведать не ведает, был оставлен в сильнейшем подозрении; а преступное сено продано с 
аукционного торга в пользу бедных. 
В другой раз на столе доктора очутилась очень ценная серебряная кружка с бюстом короля Собеского и изображениями некоторых лучших моментов из польской истории. Самые строгие исследования не открыли, кто принес и оставил эту кружку. За это с 
кружкою, которая столь нравилась доктору, что он сам мечтал 
купить ее, было поступлено так же, как с сеном. Доктор продал ее 
и деньги роздал бедным. 

                                                 
1 Что это? (польск.) 
2 Как что? — сено — (польск.) 

 7

Собраты Черешневского по званию, все медики в окружности, 
терпеть не могли этого «фарсера-полячишку». По мнению врачей, бессребреничество безмездного Черешневского было не что 
иное, как «фарсы», а в познаниях его не было ничего особенного, 
как будто в их познаниях было нечто особливое. Обыватели же 
страшно Черешневского любили, но он и этою любовию пользовался очень своеобразно: он ни у кого не бывал без дела. 
— Зачем, — говорил он, — докучать собою, да и бывать у людей — надо и самому иметь чем принять, а на этот расход жалованья не полагается. 
«Что за чудак такой? — думал я. — Как же он живет? Ведь 
этак со скуки ошалеешь». Книг, я знал, что у него не было, потому, что на это тоже в его жаловании бюджета не было. Что же его 
тешит, что его занимает и чем он хотя по малости развлекается? 
Скоро мне удалось узнать и даже наблюсти, в чем состоят развлечения Черешневского. 

* * * 

Доктор был страстный охотник, но мог удовлетворять своей 
страсти вследствие постоянных занятий каких-нибудь два, три 
раза в год и потому довольствовался рассказами своего Игнатия, 
который был такой же myśliwy1, как его пан, но, имея более его 
досуга, каждый день бродил с ружьем по окружающим город лесам и болотцам. 
Раз, когда я уже совсем обмогался, вдруг вздумалось мне сделать моему доктору сюрприз. «Пойду, — думаю себе, — проведаю его». Сказано — сделано. Я встал, укутался и, опираясь на 
денщика, побрел к Черешневскому. Приходим; дверь отперта, как 
и подобает бессребренику; в передней темно, в зальце чуть светит сальная свечка, и видно, как доктор лежит на диване, а перед 
ним стоит его Игнатий и повествует. 
Я приостановился, оперся об стену и стал слушать. 
— Выхожу я зрана (утром), — говорит Игнатий, — коло самой 
дроги, между кшаками (кустарниками), гляжу, бегают куропатвы2. Масса, може штук пеньдесент3!.. Положился я на бжух 
                                                 
1 Охотник (польск.). 
2 Куропатки (польск.). 
3 Пятьдесят (польск.) 

 
8 

(брюхо) и ползаю и ползаю. Ренки (руки) мне дрожат, ледве (едва) не умирам, паф с одной люфы (ствола), — ниц1, с другой — 
ниц... 
Глаза у доктора засверкали. 
— О то ж для того же есть дурень!2 — вскричал он на Игнатия. 
— А бо, чекайте еще, цо с тэго бендзе!3 — остановил его фамильярно Игнатий. — Не варто бо так прендко дурня дароваць!4 
— Ну, добже, добже: я мильче5, — отвечал, успокаиваясь, Черешневский. 
Игнатий продолжал. 
— Те пшекленте (проклятые) пистоны попенкали (лопнули). 
Але куропатва, хвала Богу, ниц6. Вкладем нове пистоны. Пиф, 
паф, — осемь од разу7... 
— Браво, зух (молодец)! 
Дальше пересчитывалось даже, куда попала дробь, сколько 
было куропаток убито и сколько подстрелено. 
Я вошел в зал, мы расхохотались и довольно долго проговорили об охоте и охотничьих приключениях, — предмете, как известно, самом неистощимом. Но я был еще слаб, и доктор не давал мне засидеться и в десять часов выпроводил меня домой. 
 

* * * 

Узнавши слабую струну доктора Черешневского, я начал ею 
пользоваться, и, как только он завернет ко мне вечером, что случалось почти каждый день, я сейчас завожу речь об охоте, и Виктор Ксаверьевич непременно просидит у меня не менее часа. Великим подспорьем для меня в этих разговорах служила книга 
«Записки ружейного охотника» Сергея Тимофеевича Аксакова, 
бывшая тогда свежею литературною новостию. У доктора этой 

                                                 
1 Ничего (польск.) 
2 Это потому, что ты дурак! (искаж. польск.) 
3 А вы еще подождите, что тут получится (польск.). 
4 Не стоит торопиться обзывать дураком! (польск.) 
5 Ну, хорошо, хорошо, я молчу (польск.) 
6 Но куропатка, слава Богу, хоть бы что (польск.) 
7 Восемь сразу (польск.) 

 9