Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Двадцать девятое июня

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 627426.01.99
Чехов, А.П. Двадцать девятое июня [Электронный ресурс] / А.П. Чехов. - Москва : Инфра-М, 2015. - 8 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/517237 (дата обращения: 29.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ 
ИЮНЯ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ ИЮНЯ 

(Рассказ охотника, никогда в цел  не попадающего) 

 
Было четыре часа утра... 
Степь обливалась золотом первых солнечных лучей и, покрытая росой, сверкала, точно усыпанная бриллиантовою пылью. 
Туман прогнало утренним ветром, и он остановился за рекой 
свинцовой стеной. Ржаные колосья, головки репейника и шиповника стояли тихо, смирно, только изредка покланиваясь друг другу и пошептывая. Над травой и над нашими головами, плавно 
помахивая крыльями, носились коршуны, кобчики и совы. Они 
охотились... 
Аким Петрович Отлетаев, мировой судья, земский врач, я, зять 
Отлетаева Предположенский и волостной старшина Козоедов 
ехали все шестеро на отлетаевской коляске–розвальне на охоту. 
За коляской, вывалив языки, бежали четыре пса. Я и земский 
врач народ худенький, остальные же толсты, как стоведерные 
бочки, а потому, несмотря на то, что дедовская коляска была и 
широка и глубока, нам было до чёртиков тесно. Я то и дело толкал локтем и ружейным прикладом в живот Козоедова. Все мы 
толкались, пыхтели, морщились, всей душой ненавидели друг 
друга и с нетерпением ждали того времени, когда нам можно будет вылезть из коляски. Ехали мы подальше в степь пострелять 
куропаток, стрепетов, перепелов, болотной дичи и, если фортуна 
оглянется на нас, дрохв. Предводительствовал нами хозяин коляски и коней Отлетаев, по милости которого мы и ехали на охоту. 
Тела наши были сдавлены, но зато души были преисполнены радостями самого высшего качества! 
Кто никогда не ездил и не шлялся на охоту, тому не понять 
этих радостей. Мы держали наши ружья и глядели на них так любовно, как маменьки глядят на своих сыночков, подающих большие надежды. 
– А каков наш будет маршрут? – спросил я, когда мы отъехали 
от Отлетаевки верст на десять. 
– Сейчас едем на Еланчик, – отвечал Отлетаев, – бекасов стрелять... Отсюда это верст восемь будет. Там же и перепелов на 
просе постреляем... Пострелявши перепелов, ночевать станем, а 

2 

уж завтра чуть свет у нас самая–то настоящая стрельба начнется... 
– А что, господа, как думаете, – спросил я, показывая пальцем 
на коршуна, который купался далеко в небесной синеве, – можно 
ли попасть отсюда? Попадете? 
– Не попадешь! – сказал Отлетаев. – Далеко очень! Впрочем, 
из моего ружья попадешь... 
– И из вашего ружья не попадешь, – заметил Предположенский. 
– Попадешь. Дробью не попадешь, не достанет, а пулей наверно... 
– И пулей не попадешь. 
– Уж это позвольте мне знать, попаду я или не попаду! Вы ружья моего не знаете, а я знаю... Вы отродясь не видали хороших 
ружей, а потому это вам и кажется таким странным... Я и дальше 
попадал... 
Предположенский откинул назад голову и засмеялся... 
– Чего же смеешься? – продолжал Отлетаев. – Не веришь, небось? 
– Разумеется, не верю. 
– Гм... Ружья моего, значит, не знаешь... Ружье замечательное! 
Недаром шестьсот целковых стоит... 
– Сколь...ко?? – спросил Предположенский и вытянул шею... – 
Сколько? Повторите, папаша! 
– Шестьсот рублей... Чего же ты смеешься? Ты погляди на 
ружье, да потом и скаль зубы! 
– Я вижу... Чьей фабрики? 
– Марсельское... Фабрики Лепелье... 
– Лепелье? Не слыхал что–то такой фабрики... Ружье, как ружье... Рублей сто стоит... Не люблю, тесть, когда вы врете! Зачем 
врать? Я не понимаю, зачем врать? 
– Ружье хорошее, – заметил мировой, – но шестисот не стоит. 
Вы переплатили, Аким Петрович! 
– Он вовсе не переплачивал! – горячился Предположенский, – 
он врет! Врет, как школяр! 
Отлетаев завертелся и покраснел. 
– Не таковский, чтоб врать, – сказал он. – Так–то–с! Ты вот... 
ты вот так врешь! Ну да! Ты вот так и норовишь уколоть! С тобой 
ездить не следует. Я не знаю, зачем я с тобой поехал!.. 
– И не ездил бы... Зачем врать, не понимаю! Врет, как свинья! 

3 

– Сам свинья! Свинья и дурак вместе с тем... 
Мы начали усовещевать Предположенского. 
– Пусть он не врет! – оправдывался непокорный зять. – Моя 
душа возмущается, ежели кто врет... И свиньей пусть не бранится. Сам он свинья, вот что! А если ему неприятно, что я еду, так... 
шут с ним! Я могу и не ехать! 
– Ну, полноте! Аким Петрович и не думал вас оскорблять! 
Стоит ли поднимать бурю из–за пустяков? 
Предположенский надулся, как объевшийся индюк, и умолк. 
– Нельзя–с! – обратился, немного погодя, к Предположенскому Козоедов. – Нельзя–с! Он вам теперь, можно сказать, заместо 
родителев, тесть он вам, а вы грубости наносите... А грешно! 
Зять взглянул презрительно на старшину и сардонически усмехнулся... 
– Тебя спрашивают нешто? – спросил он. – Спрашивают? 
Молчи, коли... Сиди, ежели сидишь!.. Заместо родителев... Говорить еще не умеешь, а тоже лезешь... Гм... Суконное ры... Мужлан! 
– Вот видите–с, какие вы! Не любите, коли люди покойно сидят. Я хотя и из простого звания произошел, хотя, могу сказать, и 
никакого образования не проходил, но могу сказать, что имею в 
груди, и в сердце, и в душе всякие чувства, а вы вот так нет, хоть 
вы и науки проходили по всем степеням... Так–то–с! 
– Перестаньте, господа! – вмешался я. – Полно вам друг другу 
мораль читать! Давайте молчать... 
Отлетаев с сопеньем вытащил из бокового кармана объемистый, сильно потертый портсигар и запустил в него свои толстые 
пальцы. Доктор и мировой протянули руки к его портсигару. 
– Нет–с, извините–с! – сказал внушительно Отлетаев. – Дружба дружбой, а табачок врозь. Мне самому не хватит... Дорога велика, а у меня папирос–то с собой только четыре десятка... 
Доктор и мировой сильно сконфузились и, чтобы скрыть подальше от света белого свой конфуз, засвистали из «Мадам Анго». 
Отлетаев был глуп, как сорок тысяч братьев, и невежа страшная... 
Мы его терпеть не могли. Сконфуженный доктор закурил собственную папироску и начал рассказывать анекдоты. Рассказал 
он их штук двадцать; из них только один не был сальным, остальные же так и таяли в наших ушах. 

4 

– А вы, батенька, мастер! – похвалил я доктора. – Не знал я, 
что вы такой юморист! 
– Да–с... Кое–что знаем, – сказал доктор. – Ежели б я захотел в 
журналах сотрудничать, то миллионы бы имел. Больше вашего 
зарабатывал бы. 
– Не сомневаюсь... Чего же не сотрудничаете? 
– Не хочу! 
– Почему же? 
– Не хочу, вот и всё! Совесть есть! Нешто человек с совестью 
может в ваших журналах писать? Никогда! Я даже не читаю никогда газет! Считаю болванами тех, кто выписывает их, тратит 
деньги... 
– А я наоборот, – заметил мировой, – считаю тех болванами, 
кто не тратит деньги на газеты... 
– Доктор не в духе сегодня, – сказал я. – Не будем его трогать... 
– Кто вам сказал, что я не в духе? Я в духе... Вы потому так заступаетесь за газеты, что в них пишете, я по–моему, они... тьфу! 
Яйца выеденного не стоят. Врут, врут и врут. Первые вруны и 
сплетники! Газетчики – те же адвокаты... Врут и не имеют совести! 
– Я был адвокатом, – сказал мировой, – а совесть имел. 
Предположенский и Козоедов переглянулись и ехидно улыбнулись. 
– Я не про вас говорю... Я вообще... Вообще все мошенники... 
И газетчики, и адвокаты, и все... 
Я, вместо того чтобы молчать, продолжал заступаться за газетчиков. Мировой продолжал заступаться за адвокатов... В коляске поднялся спор. 
– А медицина–то ваша? – ухватился я. – Медицина? Что она 
стоит? Небось не врете? Только денежки берете! Что такое доктор? Доктор есть предисловие гробокопателя... вот что–с! Впрочем, я не знаю, для чего я с вами спорю? Разве у вас есть логика? 
Вы кончили университет, но рассуждаете, как банщик... 
– Говорите хладнокровно! Можно, полагаю, и без оскорблений! 
– Газетчиков и адвокатов ругаем, – забасил Предположенский, 
– а самой настоящей–то врали и не видим... Потолкуйте–ка с тестюшкой, он любого адвоката по брехательной части за пояс заткнет... 

5 

И так далее... Слово за слово, гримаса за гримасой, сплетня за 
сплетней, и дело зашло чёрт знает куда... 
Мы начали рассказывать всё, что за зиму накопилось в наших 
душах друг против друга. Мы перещеголяли старых девок. 
Между тем пока мы, не выспавшиеся, полупьяные, каверзили 
друг против друга, солнце поднималось всё выше и выше... Туман исчез окончательно, и начался летний день... Было кругом 
тихо, славно... 
Только мы одни нарушали тишину... 
Подъехав к первому попавшемуся болотцу, мы вылезли из коляски и, сердитые, надутые, побрели в разные стороны. Водворять среди нас согласие взялся Козоедов. Он подбросил высоко 
вверх трехкопеечную монету, выстрелил в нее и попал. Мы все 
вместе подняли монету, сосчитали на ней число следов от дроби 
и кое–как разговорились. 
Предположенский согнал коростеля и убил. Мы его поздравили и крикнули «ура». Согласие было бы окончательно водворено, 
если бы не доктор. Доктор, пока мы поздравляли Предположенского с первым успехом, подошел к коляске, развязал кулек и 
принялся ублажать себя водочкой и закуской. 
– Доктор! Что это вы там делаете? – крикнул Отлетаев. 
– Ем и пью. 
– Какое же вы имеете право распоряжаться? 
– А что? 
– Это для вас положено? Не понимаю этого, извините, свинства! Не мог подождать! Что это вы раскупорили? Батюшки! Это 
моя настойка! Какое вы имеете право, милостивый государь? 
– Не кричите, пожалуйста! Потише! 
– Ведь эту настойку я для себя взял! Слаб здоровьем, взял настойки, и... на поди! Раскупорили! Просили его! Заверните балык! 
– Не заверну! Вам, неприличный и неделикатный человек, 
должно быть известно, что на охоте всё общее... Какой вы, извините, невежа! 
Доктор выпил рюмку настойки и назло Отлетаеву отрезал себе 
огромнейший кусок балыка. Предположенский подскочил к коляске и, чтобы насолить тестю, выпил из горлышка половину настойки... У Отлетаева навернулись слезы. 
– Это вы назло? – зашептал он, – хорошо же! Хорошо! Вот вы 
как... Мерси боку... 

6 

Мировой, не знавший, в чем дело, подошел к коляске. 
– А–а–а?.. Закусываете? – спросил он. – А не рано ли? Впрочем, одну пропустить не мешает... За ваше здоровье! 
Мировой налил себе рюмку настойки и выпил. 
– Очень хорошо–с! Прекрасно–с! – крикнул уже Отлетаев. 
– Что прекрасно? – спросил мировой. 
– Ничего... 
Отлетаев сел в коляску, бросил на траву кулек, иронически 
нам поклонился и ударил кучера Петра по спине. 
– Поезжай! – крикнул он. 
– Куда это вы? – удивились мы... 
– Ежели я вам противен... необразован... Козоедов! Иди садись, голубчик! Где нам, мужикам, с господами учеными охотиться? Освободим их от своего присутствия! Иди, милый! 
– Куда же вы? Что вы дурака корчите? 
– Ежели я дурак, то зачем вам беспокоиться?.. Пущай! Я и есть 
дурак... Прощайте–с... я домой... 
– А мы же на чем поедем? 
– На чем знаете... Коляска моя. 
– Да ты, тестюшка, белены, что ли, объелся? – крикнул Предположенский. 
Козоедов сел рядом с Отлетаевым и смиренно снял шляпу. 
– Ты с ума сошел? – продолжал Предположенский. – Вылезай 
из коляски! 
– Не вылезу. Прощай, зять! Ты человек образованный, гуманный, цивилизованный... А я... Что я? 
– А ты – дурак! Господа, что же это такое? Кто его раздразнил? Вы, доктор? Вы, чёрт вас возьми, вечно лезете со своим 
ученым носом не в свое дело! 
– Я для вас не тесть... Прошу не орать, – обиделся доктор. – 
Коли будете орать, так и я уеду... 
– И уезжайте! Велика потеря! Скажите пожалуйста! 
Доктор пожал плечами, вздохнул и полез в коляску. Мировой 
махнул рукой и тоже полез в коляску. 
– Мы вечно так, – вздохнул он. – Никогда у нас ничего не выходит... 
– Погоняй! – крикнул Отлетаев. 
Петр чмокнул губами, дернул вожжи, и коляска тронулась с 
места. 
Я и Предположенский переглянулись. 

7 

– Стой! – крикнул я и побежал за коляской. – Стой! 
– Стой!– заорал Предположенский. – Стой, скоты! Коляска остановилась, и мы уселись. 
– Я тебе всё это припомню! – сказал, сверкая глазами, Предположенский и погрозил тестю кулаком. – Всё! До смерти будешь помнить этот день! 
До самого дома мы ехали молча. В душах наших радости 
высшего качества сменились самыми скверными чувствами. Мы 
готовы были слопать друг друга и не слопали только потому, что 
не знали, с какого конца начать лопать... Когда мы подъехали к 
отлетаевскому дому, на террасе сидела мадам Отлетаева и пила 
кофе... 
– Вы приехали? – удивилась она. – Что так рано? 
Мы вылезли из коляски и молча направились к воротам. 
– Куда же вы, господа? – закричала мадам Отлетаева. – А кофе 
пить? А обедать? Куда вы? 
Мы повернулись к крыльцу и молча, внушительно погрозили 
нашими огромными кулаками. Предположенский плюнул по направлению к крыльцу, выругался и отправился спать в конюшню. 
Дня через два Отлетаев, Предположенский, Козоедов, мировой, земский врач и я сидели в доме Отлетаева и играли в стуколку. Мы играли в стуколку и по обыкновению грызли друг друга... 
Дня через три мы поругались насмерть, а через пять пускали 
вместе фейерверк... 
Мы ссоримся, сплетничаем, ненавидим, презираем друг друга, 
но разойтись мы не можем. Не удивляйтесь и не смейтесь, читатель! Поезжайте в Отлетаевку, поживите в ней зиму и лето, и вы 
узнаете, в чем дело... 
Глушь – не столица... В Отлетаевке рак – рыба, Фома – человек и ссора – живое слово...