«Как слово наше отзовется» : метасмыслы русской литературы

Л.В. Жаравина

«КАК СЛОВО

НАШЕ ОТЗОВЕТСЯ»

Метасмыслы

русской литературы

Сборник статей

Москва

Издательство «ФЛИНТА»

2021

УДК 821.161.1(082.2)
ББК 83.3(2=411.2)5-6я44
Ж34

Ж34 «Как слово наше отзовется» : метасмыслы русской 
литературы [Электронный ресурс] : сборник статей / Л.В. 
Жаравина. — Москва : ФЛИНТА, 2021. — 240 с.

ISBN 978-5-9765-4506-9
Предлагаемый вниманию читателей сборник статей сформирован на основе работ, опубликованных автором в российских и в зарубежных изданиях. Раскрыт эвристический смыслопорождающий 
потенциал хорошо известных классических произведений, корректирующий стереотипность восприятия отечественной словесности 
XIX—XX вв. Акцент сделан на религиозно-философской проекции художественных образов, а также на выявлении нравственноэстетических метасмыслов в аспекте «вероятностной» логики и 
семасиологии, получивших поддержку в постклассической (нелинейной) методологии нынешнего столетия. Сборник состоит из двух 
частей. В первую часть вошли статьи и исследования, выполненные 
в русле академической традиции. Во второй части в процесс анализа 
текстов включены термины и понятия, еще не вполне апробированные в литературоведении, что обусловило его эссеистичность, некоторую экспериментальность, а также принципиальную открытость, 
предусматривающую возможность диалога и полемики.
Для филологов, специалистов гуманитарного профиля, учителейсловесников, а также всех интересующихся историей отечественной 
культуры.
УДК 821.161.1(082.2)
ББК 83.3(2=411.2)5-6я44

ISBN 978-5-9765-4506-9 
© Жаравина Л.В., 2021
© Издательство «ФЛИНТА», 2021

Жаравина Л.В.

Посвящаю внукам — 
Александре, Сергею, Ивану

Содержание

От автора  ..........................................................................................................5

ЧАСТЬ I. СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ  ................................................7
Научное наследие В.В. Налимова и проблемы современного
литературоведения (методологические заметки)  ..................................7
Мыслеобразы истины в русской эстетике
и художественной практике  ...................................................................34
Поэзис и Танатос на весах истории: «Драматические исследования»
А.С. Пушкина  .........................................................................................54
Религиозные интенции художественного образа:
Печорин в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»  .......89
Русский фумизм, или поливалентность концепта дым
в отечественной культуре  .................................................................... 111

ЧАСТЬ II. ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКАЯ ЭССЕИСТИКА  .................134
Школа «безвестности», или в колпаке «Арзамаса»  .................................134
От Н.В. Гоголя к Ф.М. Достоевскому: Иван Александрович Хлестаков
и князь Лев Мышкин  ...........................................................................149
Художественная антропология Н.В. Гоголя в контексте
древнекитайской мудрости  ..................................................................167
Виртуал в парадигме христианской антропологии (к истолкованию
одного из эпизодов «Войны и мира»)  ................................................184
Анагогия открытого финала: Л.Н. Толстой — М.Ю. Лермонтов — 
Л.Н. Толстой  .........................................................................................200
Парадоксы виртуального биографизма: Варлам Шаламов
и Сальвадор Дали  .................................................................................218

ОТ АВТОРА

Поэтическое пророчество Федора Тютчева «Нам не дано 
предугадать, / как слово наше отзовется <...>» — истина на все 
времена. Предугадать не дано, но разгадать смысл даже в его 
потенциальной невыявленной форме — процесс, не имеющий 
ограничений и бесконечно привлекательный для филолога.
Также никогда не теряет своей актуальности вопрос об исследовательских стратегиях, способных обогатить традиционное содержание историко-литературной мысли, расширить 
ее понятийно-категориальный аппарат. Замысел предлагаемой 
вниманию читателя книги определен задачей углубления и обновления некоторых представлений о нравственно-духовной 
направленности 
творчества 
с 
вытекающими 
теоретикометодологическими размышлениями. С этих позиций обращение к классическим текстам, обладающим практически неисчерпаемой аккумулятивной энергетикой и значительным 
смыслопорождающим потенциалом, по-прежнему отвечает научным запросам на всех коррелятивных уровнях произведения, 
включая как структурно-образное воплощение авторского мировидения, так и ключевые тенденции развития отечественной 
словесности.
Корпус данного издания сформирован из работ, опубликованных в разное время в России и за рубежом, но значительно 
дополненных и обновленных. Их выбор определен не только 
научной значимостью поднятых проблем, но и личными пристрастиями и склонностями. Этим объясняется акцент на 
религиозно-философской проблематике отдельных произведений, уходящей корнями в глубинные пласты национальной 
культуры. Сам же подход к выявлению художественных метасмыслов в континууме «вероятностной» семасиологии, хотя 
далеко не исчерпывается, но во многом базируется на теоретических постулатах выдающегося российского исследователяэнциклопедиста В.В. Налимова. Именно поэтому книга открывается статьей, посвященной теоретико-методологическому 

значению трудов ученого для современного литературоведения.
Сборник состоит из двух частей. В первую часть вошли статьи широкого диапазона, написанные в русле академической 
традиции. Вторую — условно можно назвать литературоведческой эссеистикой, поскольку в ней преобладает более свободное 
отношение к материалу, обращение к терминам и понятиям, еще 
не вполне апробированным в филологии, что определило некоторую «вольность» и экспериментальность текстуального анализа, его диалогичность и принципиальную открытость для полемики.
Выражаю благодарность за техническую помощь Марии 
 Валерьевне Компанеец.

Ч АСТ Ь  I. СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ
НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ В.В. НАЛИМОВА
И ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОГО
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
(методологические заметки)

Мир подлинного ученого многогранен в своих ментальнообразных интенциях, как и мир писателя. Эта мысль неизбежно 
возникает у филолога при ознакомлении с трудами Василия Васильевича Налимова, ученого-энциклопедиста, создателя уникальных направлений физико-математического, естественнонаучного, логико-философского толка. Собственно эстетическая 
проблематика не являлась предметом специального обсуждения 
и, по словам исследователя, оставалась «в тени» [20: с. 5]. Но 
она так или иначе присутствовала в его размышлениях, напрямую выводя на вопросы художественной культуры и русской 
литературы, в частности.
Общая теория творческой деятельности Налимова непосредственно соотносится с сегодняшними представлениями 
о природе словесного искусства; многочисленные ссылки на 
Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, поэтов Серебряного века 
предполагают большей частью нетрадиционное понимание художественного своеобразия произведений с акцентом на новационной креативности авторов. Более того, как признается 
Налимов: «<...> при построении новых концепций мы всегда 
обращаем внимание на их эстетическую изысканность» [20: 
с. 100]. Или: «Когда я начинаю писать книгу философской направленности, мне хочется, чтобы в ней прозвучали и научные, 
и эстетические, и религиозные ноты» [там же: с. 31].
Что касается филологических дисциплин, то наибольшей 
актуальностью в этом плане характеризуются исследования 

1980—1990-х годов: «Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков» (1981); «Облик науки» (1981); «Реальность нереального. Вероятностная 
модель бессознательного» (1982, книга написана в соавторстве 
с Ж.А. Дрогалиной, лингвистом по образованию); «На грани третьего тысячелетия: Что осмыслили мы, приближаясь к 
XXI веку» (1994) и др. Первоначальный выход некоторых работ 
на английском языке и тем самым как бы запланированная непредназначенность для российской аудитории не могли помешать их рейтинговому росту, все более очевидному в настоящее 
время.
Творческое наследие В.В. Налимова поистине необозримо, 
но в XXI век ученый вошел прежде всего как один из наиболее 
авторитетных создателей трансличностной психологии. По его 
определению, цель направления — «изучать сознание человека 
за пределами его дискретной капсулизации» [23: с. 157]. В этом 
плане показателен энциклопедически-обобщающий труд «Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая 
архитектоника личности» (1989).
И действительно, в своих суждениях ученый опирается на 
богатейший спектр источников: европейскую и восточную философию, данные наукометрии и кибернетики, постулаты теоретической физики и квантовой механики; подкрепляет выводы 
математическими формулами и расчетами; апеллирует к парапсихологии и психотерапевтической практике и т.п. Разумеется, 
не всё в научном достоянии ученого может найти применение в 
филологии, как и других гуманитарных науках. Но обозначить 
комплекс наиболее плодотворных теоретико-методологических 
проблем в их проекции на художественную конкретику представляется в высшей степени целесообразным.
Базовым постулатом идей Налимова явились антипозитивизм, антисциентизм и интегративный подход, позволившие 
избежать формализации и приземления научного знания, его 
сведения к дискретной точечности и догматизации, что созвучно устремлениям гуманитариев. Так, говоря о многообразии 

языковых проявлений личности, ученый выстраивает системную модель, в которую включаются язык повседневного общения, «языки» науки, древних культур, абстрактной живописи, 
музыки и т.п. Квинтэссенция концепции ученого (независимо 
от того, идет ли речь о математизации знания или его гуманитаризации) заключается в общем взгляде на действительность 
«через множество дополняющих друг друга начал» [22: с. 360]. 
Воплощение принципа всеобщей дополнительности исследователь усматривал в акте понимания, вне которого невозможны реализация творческого потенциала и «видение Мира в его 
спонтанной гармоничности» [там же: с. 364]. «Мы уже устали 
от локальных моделей, тяготеющих над современным научным мировоззрением. Хочется вырваться на простор и с какихто единых позиций увидеть то, что дано нам видеть. Увидеть 
же хочется прежде всего человека в его погруженности в этот 
Мир — выявить его внутреннюю сопричастность смыслам этого Мира, данным нам в процессе их творческого раскрытия» 
[24: с. 28]. Отсюда тезис о научном творчестве как «взвешивании» и «распаковке» смыслов в «семантическом континууме» 
Вселенной [там же: с. 165]. Однако в силу того, что человеку 
дана возможность многообразного осмысления реальности, 
смыслы могут «распаковываться» по-разному. Таков один из 
исходных мировоззренческих и методологических посылов 
ученого.
Аналогичная роль отведена у Налимова языковой игре, обусловленной полиморфностью слова. Размышления на этот счет 
органично вписываются в общий контекст популярных по сей 
день научных спекуляций относительно Homo Ludens (Человека Играющего), выводящих на концепции игровой природы 
искусства. И не только искусства. В частности, себя, вынужденного лавировать между условиями научной лаборатории и 
лесозаготовками Колымы, ученый называл «канатоходцем». 
«В театре натянут канат, и на нем канатоходцы, стремящиеся 
выжить в абсурде» [21: с. 193]. Казалось бы, сопоставление 
титанических усилий для преодоления жизненных перипетий, 

часто ставивших на грань элементарного физического выживания, с акробатической изворотливостью циркового артиста 
 неуместно. Однако Налимов исходил из другой логики.
К нему абсолютно приложимо знаменитое пушкинское определение — «гений, парадоксов друг». По словам писателя и публициста В.Я. Голованова, Василий Васильевич Налимов «любил парадоксы, взламывающие границы сознания» [5]. В основе 
его научных изысканий лежала четко выстроенная система антиномий: рассудочность / творческое озарение; рациональное / 
иррациональное; свободное / «судьбинное» — вплоть до состояния «эсхатологического отчаяния» [20: с. 49].
Следствием общей установки на «интеллектуальный бунт» 
можно считать острое осознание экстраординарной трагической реальности XX века в целом, поскольку «распакованный» 
в подобном ракурсе «игровой» компонент в судьбе незаурядной 
личности присущ и другим современникам ученого. Историку 
литературы прежде всего вспомнится имя Варлама Шаламова, 
чей жизненный путь имеет прямые точки соприкосновения с 
налимовским. В полной мере вкусив тяготы семнадцатилетнего колымского рабства (у Налимова общий «стаж» пребывания 
на Колыме 10 лет), Шаламов в стихах также называл себя канатоходцем, акцентируя мотивы актёрства и лицедейства. «Я падаю — канатоходец, / С небес сорвавшийся циркач <...>» [31: 3, 
с. 309]. Или: «И в рамках театральных правил / И для людей / 
В игре участвовать заставил / Лес-лицедей» [там же: с. 397] 
и др. Более того, стихи, по мнению автора, — «это боль, мука, 
но и всегда — игра» [31: 5, с. 501—502]. Свое же общение с читателем Шаламов уподоблял детскому состязанию: один ищет 
спрятанное, другой приговаривает: «Тепло. Теплее. Холодно. 
Горячо!» [там же: с. 21].
Аналогичной парадоксальностью обладало у обоих понятие «сказки». «Взрывные работы выглядят сказочно», — 
пишет Налимов, отмечая, что с красными фонарями в руках 
«взрывальщики» походили на гномов [21: с. 196]. У Шаламова среди афоризмов, звучащих в разных тональностях, есть 

такой: «не веришь — прими за сказку» [31: 2, с. 400]. Чаще 
эта фраза произносится саркастически, когда факты настолько выходят за границы допустимого, что им действительно 
невозможно было дать разумное объяснение. И хотя итоговое авторское резюме звучало жестко: «Я не расспрашивал и 
не выслушивал сказок» [там же], спасительное для психики 
умение дистанцироваться от трагедии несомненно. Налимов 
был убежден, что выжить в лагерных условиях может только 
тот, кто не смирился с мыслью о том, что стал «сталинским 
рабом» [21: с. 205]. Маневрируя в трагическом пространстве 
XX века, ученый и писатель считали делом чести не просто 
выжить в абсурде, но сохранить и при умножить творческий 
потенциал, исходя из «освоения духовного опыта прошлого» 
и ощущения сопричастности мировой и отечественной культуре [20: с. 47].
Но все-таки опорным в концепции Налимова является понятие спонтанность (самопроизвольность, самодвижущееся 
начало), «заимствованное», по его словам, «из миропонимания 
Древнего Китая». Выходящая за рамки привычных категорий 
спонтанность исключает жесткий детерминизм и авторитарность причинно-следственных связей, узаконенных европейской наукой. Более того, исследователь подчеркивал, что смысл 
термина «может раскрыться через корреляционно-связанную 
семантическую триаду: свобода — спонтанность — творчество» [24: с. 302]. И хотя им неоднократно отмечалась близость, но нетождественность спонтанного и случайного, вновь 
напрашивается пушкинская формула: «случай, Бог изобретатель». К теории и практике художественного развития подобные умозаключения имеют, конечно, непосредственное отношение.
В самом деле, развитие ключевой линии российского литературоведения прошлого столетия со всеми его драматическими и трагическими перипетиями проходило под знаком теории 
отражения, понимаемой как высшее достижение диалектической методологии. Такая интерпретация во многом справедли