"Тайный ключ русской литературы": формирование и становление крымского текста в русской литературе X-XIX веков

Москва

ИНФРА-М

2021

«ТАЙНЫЙ КЛЮЧ 

РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ»

ФОРМИРОВАНИЕ И СТАНОВЛЕНИЕ КРЫМСКОГО ТЕКСТА

В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ X—XIX ВЕКОВ

Ñ.Î. ÊÓÐÜßÍÎÂ

МОНОГРАФИЯ

Крымский федеральный университет 

имени В.И. Вернадского

Курьянов С.О.

К93 
 
«Тайный ключ русской литературы»: формирование и становле 
ние крымского текста в русской литературе X—XIX веков : 
монография / С.О. Курьянов. — Москва : ИНФРА-М, 2021. — 311 с. — 
(Научная мысль). — 10.12737/monography_5c500838504c79.
29356070.

ISBN 978-5-16-014774-1 (print)
ISBN 978-5-16-107278-3 (online)

Монография посвящена изучению крымского текста в русской литера
туре X—XIX веков как литературоведческого явления, его происхождения 
и становления. Рассматривается также структура крымского мифа, лежащего в основе крымского текста.

Исследование адресовано литературоведам, преподавателям, аспи
рантам, студентам гуманитарных специальностей, всем, кто интересуется 
проблемами бытования и функционирования больших текстовых структур (сверхтекстов), а также краеведам и деятелям культуры, интересующимся всем, что связано с историей и культурой Крыма.

УДК 821.161.1(075.4)
ББК 83.3(2Рос=Рус)

УДК 821.161.1(075.4)
ББК 83.3(2Рос=Рус)
 
К93

©  Курьянов С.О., 2019 

ISBN 978-5-16-014774-1 (print)
ISBN 978-5-16-107278-3 (online)

Р е ц е н з е н т ы: 

Люсый А.П., доктор филологических наук, кандидат культурологии, 

профессор Института кино и телевидения (ГИТР) (г. Москва);

Перзеке А.Б., доктор филологических наук, профессор Крымского ре
спубликанского института постдипломного педагогического образования 
(г. Симферополь)

Сей полуостров, столь славный в древности и едва известный 
во 
времена 
наши 
— 
полуостров, 
достойный 
взгляда 
человеческого, но редко посещаемый путешественниками; — 
полуостров, которому по сих пор недостает только, может быть, 
Тибуллов, Проперциев, Горациев, чтобы сделаться, подобно 
Италии, славным в мире; — сей полуостров наслаждается в 
полуденных местах своих нежными красотами Швейцарских 
долин, величеством гор Апеннинских и счастливым климатом 
Анатолии. Не думайте, чтобы я увеличивал его достоинство; 
прочтите 
Палласа, 
загляните 
в 
Габлица; 
заметьте, 
что 
живописные картины сего края не укрылись даже от пера сих 
двух Натуралистов, которые писали только о Крыме как Физики 
и Ботанисты, и вы согласитесь со мною, что в сем уголке света 
хранится новая жила Поэзии, рождение нового царства в мире 
Фантазии, и, может быть, тайный ключ Русской литературы. 
В. В. Измайлов. Путешествие в полуденную Россию 
(1800—1802) 
ВВЕДЕНИЕ 
 
Проблема крымского текста поднимает как минимум две важные 
филологические проблемы. Первая — это изучение больших текстовых 
структур, именуемых сегодня сверхтекстами. И вторая — изучение мифа 
и 
мифологизированных 
образований 
в 
составе 
литературных 
произведений, являющихся для сверхтекстов текстообразующими. 
В монографии мы обращаем внимание прежде всего на один из многих 
вариантов сверхтекста — крымский текст. 
Термин крымский текст явился своеобразной реакцией (к тому времени 
уже одной из многих) на работы В. Н. Топорова, и особенно на его книгу 
«Петербургский текст русской литературы» [см.: 280; 281], где впервые 
был описан особый вид связанного с петербургскими реалиями текста и 
разработаны критерии его выделения в художественной литературе. 
Феномен петербургского (В. Н. Топоров писал слово «Петербургский» в 
составе данного словосочетания с заглавной буквы) текста был и остается 
интересен не только как литературный и культурный факт, но и как 
явление, стимулирующее порождение отдельных новых художественных 
текстов. 
Благодаря 
петербургскому 
тексту 
отечественное 
литературоведение актуализировало исследования топических текстов — 
локальных 
(пермского, 
московского, 
венецианского, 
лондонского, 
флорентийского 
и т. п.) 
и 
региональных 
(северного, 
уральского, 
алтайского, сибирского и др.) текстов1, о чем свидетельствуют научные 

                                         

1 Мы подчеркиваем необходимость разграничения данных терминов, связанных с 
топическим текстом, — локальный текст и региональный текст, — поскольку они несут 
разную семиотическую и семантическую нагрузку. Локальный текст включает в себя 4 

труды В. В. Абашева [1; 2], И. З. Вейсман [30], Л. М. Гаврилиной [40; 41], 
М. П. Гребневой [52], Г. С. Кнабе [см.: 182], Н. Е. Меднис [168] и многих 
других 
ученых. 
Научная 
популярность 
этого 
филологического 
и 
культурологического направления набирает силу: в 2017 году А. П. Люсым 
была защищена докторская диссертация с характерным названием «Русская 
литература как система локальных текстов» [162], в которой было 
заявлено, 
что 
«…метатекстуальное 
знание, 
с 
одной 
стороны, 
и 
текстуализация литературы, с другой, проявляет способность локального 
текста интегрировать гуманитарное пространство в целом и действующих в 
нем субъектов, раскрывая при этом новые возможности литературы и 
новые формы ее репрезентации» [162, с. 5]. И с этим трудно не согласиться. 
Непосредственный разговор о крымском тексте ведется с 2003 года. 
После книг и кандидатской диссертации А. П. Люсого о крымском тексте 
[159; 160; 161] термин этот стал широко употребляться и вошел в научное 
сознание, 
поддерживаемый 
публикациями 
и 
диссертационными 
исследованиями крымских филологов-литературоведов — Е. К. Беспаловой 
[20], М. П. Билык [21], Н. А. Ищенко [96], В. П. Казарина [116; 102], 
В. В. Курьяновой [130; 131], С. С. Минчика [172; 173], М. А. Новиковой 
[191; 192; 193; 194], В. В. Орехова [196], Л. А. Ореховой [197], автора 
данной монографии [128] и др. 
В своих исследованиях А. П. Люсый показал непосредственную связь 
петербургского и крымского текстов и тем самым закрепил своеобразие и 
значение последнего в научном сознании. 
Поэтому закономерным воспринимается тот факт, что именно в СанктПетербурге, в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН в 
2006 году 
была 
проведена 
Международная 
научная 
конференция 
«Крымский текст в русской культуре», значение которой сохраняется и 
сегодня. В 2008 году были опубликованы ее материалы [122]. При этом и 
они, и программа конференции показали, что ученое собрание более 
ставило проблемы, нежели решало их. В богатых примерами и 
разнообразных по научным подходам статьях заметна одна особенность: 
участники как бы договорились о том, что крымский текст существует, и 
они понимают, что это такое; но более или менее внятной формулировки 

                                                                                                                                     
систему знаков отдельного и сравнительно небольшого культурного пространства — 
города, поселка, усадьбы и т.п., тогда как региональный текст несет в себе систему знаков 
региона (макрорегиона), куда входят как составные части города, поселки, усадьбы, а также те 
пространства (а точнее: константные представления о тех пространствах), которые между 
населенными пунктами существуют, с их ландшафтом, водным, растительным и животным 
миром. 

или хотя бы описательного пояснения, что такое крымский текст, никто не 
высказал.  
Касались самых разных сторон феномена Крыма: рассматривали связи 
крымской земли с античными сюжетами и мотивами (М. Н. Виролайнен 
[122, 
с. 235—248]), 
Византией 
и 
византийскими 
традициями, 
проявившимися в русской культуре (О. Буренина [122, с. 203—215], 
О. М. Гончарова [122, с. 7—22]), в связи с Корсунской легендой говорили о 
традициях 
древнерусской 
литературы 
в 
духовных 
произведениях 
С. Н. Булгакова (Е. В. Кардаш [122, с. 158—167]), прослеживали влияние 
Крыма на творчество и мироотношение А. С. Пушкина (Э. И. Худошина 
[122, с. 23—51], О. С. Муравьева [122, с. 52—56], В. А. Кошелев [122, 
с. 57—71]), В. А. Жуковского и Н. Г. Чернецова (Л. Е. Мисайлиди [122, 
89—98]), Н. В. Гоголя (Е. Е. Дмитриева [122, с. 99—111]) и др.; затрагивали 
проблемы культуры, литературы, истории, геополитики и т. п.  
Но единственная попытка прояснить, что же такое крымский текст 
русской литературы (шире — культуры), была предпринята в статье 
М. В. Строганова, который резонно заметил, что «понятие крымский текст 
ввел в научный оборот А. П. Люсый. Но ответа на вопрос о специфике 
этого пространства как локального он не дал» [265, с. 72]. Симптоматично 
само построение фразы «понятие ввел» — «но ответа о специфике 
пространства не дал». Ученый, уходя от необходимости формулировать 
дефиницию понятия, перевел разговор в иную плоскость, попытавшись 
объяснить специфику пространства, и, уйдя от филологического решения 
задачи, оказался в плену культурологических представлений о топическом 
тексте. 
Проблема крымского текста не первый год является предметом изучения 
на Международном симпозиуме «Русский вектор в мировой литературе: 
крымский контекст», проводимого ежегодно в Крыму, а также в работах 
целого ряда крымских ученых, так или иначе затрагивающих его. Но и 
здесь в подходах к крымскому тексту единодушия не усматривается. 
Несомненное общеметодологическое и практическое значение для нашей 
работы имеют уже упоминавшиеся выше публикации М. А. Новиковой и 
В. П. Казарина. О крымском мифе, о мифологическом контексте и 
мифотворчестве в русской (творчество А. С. Пушкина, В. В. Набокова, 
А. И. Куприна, А. С. Грибоедова, Л. Н. Толстого) и мировой литературе 
(военный дискурс в литературе Великобритании) в течение ряда лет в 
Симферополе 
были 
защищены 
диссертации 
Н. А. Ищенко 
[96], 
Е. В. Черноусовой [303], Е. К. Беспаловой [20], С. П. Строкиной [266], 
С. С. Минчика [173], В. В. Курьяновой [131]. Влиянию Крыма на 
художественное творчество И. А. Бунина посвящена диссертационная 

работа М. П. Билык [21]. За последние 20 лет большое количество 
публикаций, непосредственно касающихся крымского текста в русской 
культуре и литературе, вышло в издаваемых в Крыму научных сборниках, 
посвященных творчеству А. А. Ахматовой, В. В. Набокова, А. С. Пушкина 
и др.  
Однако если в этих работах и рассматривался крымский текст, то 
понимание того, чтó он есть, сформулировано не было. До сих пор 
крымский 
текст 
рассматривался 
прежде 
всего 
как 
явление 
культурологическое (о чем свидетельствуют и кандидатская диссертация, и 
книги А. П. Люсого, и его докторская диссертация, где, на наш взгляд, 
весьма силен культурологический аспект, и конференция в СанктПетербурге, 
подчеркнуто 
названная 
«Крымский 
текст 
в 
русской 
культуре»).  
Лишь в диссертационной работе и монографии В. В. Курьяновой, 
посвященных крымскому тексту в творчестве Л. Н. Толстого, была 
предпринята попытка разграничить культурологическое и филологическое 
понимание сверхтекста, которым является топический текст, в частности 
крымский текст. Работа в этом направлении, несомненно, требует 
дальнейшего движения. 
На основании существующих представлений о топическом тексте в 
работе В. В. Курьяновой крымский текст в литературе рассматривается как 
«семантически связанная с Крымом система представлений о человеке и 
мире, которая отражает неповторимость крымской земли, является ее 
знаковой манифестацией и закреплена в произведениях писателей. 
Крымский текст формируется в определенный историко-культурный 
период под влиянием событий, мифологем и архетипов, специфических для 
Крыма. Он воспринимается обязательно и только с помощью единого 
интерпретирующего кода, который присущ писателю и читателю (зрителю, 
слушателю) 
как 
субъектам 
одного 
историко-литературного 
и 
социокультурного 
процесса» 
[130, 
с. 5]. 
Как 
утверждает 
исследовательница, понятие крымский текст отличается от понятий 
крымского мотива, образа Крыма, крымской темы и крымского мифа, но 
разграничения этих понятий не дает.  
Актуальность 
предлагаемой 
читателю 
работы, 
таким 
образом, 
обусловлена: недостаточной теоретической и историко-литературной 
разработанностью понятия крымский текст; потребностью осмысления 
феномена крымского текста как топического сверхтекста русской 
литературы; необходимостью специального исследования определенных 
аспектов его генезиса и бытования; важностью исследования конкретноисторических форм реализации крымского текста в литературном 

процессе; необходимостью уяснения творческих интенций русских 
писателей, обусловленных крымским материалом. 
Поэтому целью данного исследования является литературоведческое 
осмысление крымского текста как топического сверхтекста русской 
литературы 
и 
уяснение 
его 
генезиса, 
структуры 
и 
специфики 
функционирования в X—XIX веках. 
Для реализации данной цели автор ставит перед собой задачи уяснить 
специфику мифологического мышления и дать понятие крымского мифа, 
выявить формы крымского мифа и особенности его бытования в русской 
литературе, 
охарактеризовать 
феномен 
крымского 
текста 
как 
литературоведческого 
понятия, 
определить 
специфические 
черты 
крымского текста и отграничить его от крымского мотива, крымской темы, 
образа Крыма и крымского мифа, выяснить причины возникновения 
каждого из вариантов крымского мифа, установить виды, формы, функции, 
динамику бытования и развития крымского текста в русской литературе. 
Объектом исследования в работе явился корпус произведений русских 
авторов, созданных с конца X и до начала XX века, известных 
исследователю и касающихся Крыма и крымских реалий.  
Наиболее 
значительными 
среди 
рассматриваемых 
произведений 
древнерусской литературы следует назвать такие произведения (как 
оригинальные, 
так 
и 
заимствованные), 
как 
цикл 
произведений, 
посвященный святому Клименту, Папе Римскому, а также иным 
Херсонесским святым; «Житие Константина Философа», «Повесть 
временных лет», «Повесть о Николе Заразском», «Житие Стефана 
Сурожского», «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище» и другие 
произведения Куликовского цикла, «Хожение за три моря» Афанасия 
Никитина, публицистические произведения середины — второй половины 
XVI века («Казанская история» и произведения Казанского цикла, 
переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским, послания Ивана Грозного, 
произведения 
Ивана 
Пересветова, 
«История 
о 
великом 
государе 
Московском» Андрея Курбского и др.), «Повесть о житии царя Федора 
Ивановича», «Временник» Ивана Тимофеева, статейные списки русских 
послов и русских путешественников XVII — начала XVIII века 
(«Статейный список И. П. Новосильцева», «Хожение Василия Гагары в 
Иерусалим и Египет», «Хожение купца Федота Котова в Персию», 
«Хождении в Святую землю» московского священника Иоанна Лукьянова 
и др.), цикл повестей об Азовском взятии и осадном сидении донских 
казаков 
середины — 
второй 
половины 
XVII 
века, 
сочинение 
Г. К. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича» и 
относящееся уже к началу XVIII века сочинение «О ратном поведении» 

И. Е. Посошкова, а также ряд других произведений древнерусской 
литературы и литературы переходного периода.  
Из произведений русской литературы XVIII века объектом исследования 
стали исторические сочинения М. В. Ломоносова («Описание стрелецких 
бунтов и правления царевны Софьи», «Древняя Российская история от 
начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого 
или до 1054 года…» и некоторые другие) и его трагедия «Тамира и Селим», 
поэмы 
М. М. Хераскова 
«Россиада» 
и 
«Владимир» 
(«Владимир 
Возрожденный»), переписка Екатерины Второй и Г. А. Потемкина, оды 
Г. Р. Державина, В. П. Петрова, Е. И. Кострова и В. В. Капниста, оды и 
описательная поэма С. С. Боброва «Херсонида» и некоторые другие.  
Из 
произведений 
XIX — 
начала 
XX 
века 
объектом 
стали 
многочисленные поэтические произведения о Крыме (лирические и лироэпические) 
А. Н. Апухтина, 
А. А. Ахматовой, 
К. Н. Батюшкова, 
В. Г. Бенедиктова, А. Ф. Воейкова, П. А. Вяземского, В. А. Жуковского, 
В. В. Измайлова, 
А. Н. Майкова, 
А. Мицкевича, 
А. Н. Муравьева, 
Н. А. Некрасова, К. К. Павловой, А. С. Пушкина, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета 
и др. Автор исследования обращался к сентиментальным путешествиям 
начала XIX века П. И. Сумарокова, В. В. Измайлова, И. М. МуравьеваАпостола. В той или иной мере также рассматривались прозаические и 
публицистические 
произведения И. С. и 
К. С. Аксаковых, 
М. П. Арцыбашева, 
А. И. Герцена, 
Н. В. Гоголя, 
М. Горького, 
Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и др.  
Автор исследования выражает глубокую признательность коллегамученым кафедры русской и зарубежной литературы Таврической академии 
Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского, без 
научных идей которых данная работа не состоялась бы.  

ГЛАВА 1. КРЫМСКИЙ ТЕКСТ И КРЫМСКИЙ МИФ 
 
1.1. СВЕРХТЕКСТ КАК ОБЩЕФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН 
На крымский текст русской литературы как на текст в бахтинском 
значении слова [см.: 14] до сих пор никто не смотрел. Употребляя термин, 
скорее, как метафору. А он, несомненно, имеет и формальные границы, и 
семантическое поле. Показательно, что В. Е. Хализев в своем очень 
авторитетном учебнике по теории литературы обходит вопрос понимания 
текста и сводит его изучение только к текстологии. А в остальном 
опирается на авторитет Ю. М. Лотмана и говорит о необходимости 
понимания текста как «текста культуры» [295, с. 273—274]. 
Поэтому закономерно, что понимание специфики крымского текста 
невозможно без понимания специфики больших текстовых структур, 
представление о которых сложилось благодаря разработанному в трудах 
Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова пониманию текста, где 
текст характеризуется как данность культурологического порядка с 
присущими ей эстетическими, этнокультурными и поведенческими 
стереотипами.  
Д. С. Лихачев в книге «Литература — реальность — литература» 
показал, что литературное произведение «распространяется за пределы 
текста». Оно воспринимается на фоне реальности и в связи с ней. 
Литература «отчетливее всего воспринимается при знании прошлого и 
действительности». Именно поэтому не существует «четких границ между 
литературой и реальностью» [142, с. 221]. 
Семиотическое 
родство 
языка 
и 
культуры 
дает 
возможность 
рассматривать их во взаимосвязи, используя общий инструментарий. 
Этому особенно способствует уникальная роль человека в мире вообще и в 
мире 
культуры 
в 
частности, 
поскольку 
антропоцентричность — 
существенная черта произведений культуры: человек — творец текста и в 
то же время его предмет и объект; человек — автор-адресант и адресат 
текста одновременно. 
Понятие текста расширилось до границ культуры, текст есть культурный 
феномен, культурный универсум, обобщенная модель мира, «связная 
совокупность концептов и идей, относящихся к некоторой сфере… <…> 
…некоторое единое содержание, не обязательно выражаемое одинаково, но 
ощущаемое читателем как часть определенного идейного комплекса и 
воспринимаемое по образцу восприятия текста, “прочитывающегося за” 
всей совокупностью принадлежащих этим авторам текстов в собственном 
смысле» [270].  

Ю. M. Лотман в цикле статей, посвященных семиотике культуры и 
рассмотрению текста как семиотического феномена, так объясняет 
постановку проблемы: «…человек неотделим от культуры, как он 
неотделим от социальной и экологической сферы. Он обречен жить в 
культуре так же, как он живет в биосфере. Культура есть устройство, 
вырабатывающее информацию. Подобно тому как биосфера с помощью 
солнечной энергии перерабатывает неживое в живое (Вернадский), 
культура, опираясь на ресурсы окружающего мира, превращает неинформацию в информацию» [148, с. 9].  
Тут важно, что категории текста и культуры взаимообусловливают друг 
друга: текст есть часть культуры, но в то же время культура сама является 
текстом. В связи с этим Ю. М. Лотман, опираясь на концепцию текста 
М. М. Бахтина, рассматривал культуру как «механизм роста информации» 
[148, с. 479], как собрание текстов и даже как единый большой текст [см.: 
89, с. 5].  
Это и способствует образованию сложных текстовых структур, 
подобных крымскому тексту русской литературы, которые после работ 
Н. А. Купиной и Г. В. Битенской [126], Е. Ш. Галимовой [45], Н. Е. Меднис 
[170], А. Г. Лошакова [154], В. И. Тюпы [284] и др., появившихся в 
последние десятилетия, принято называть сверхтекстами.  
Как утверждает А. Г. Лошаков, любой сверхтекст строится благодаря 
«процессам смыслопорождения, которые осуществляются на основе, с 
одной стороны, центростремительных межтекстовых связей, с другой — 
центробежных интертекстуальных связей, ориентированных в сферу 
смыслов тех текстов и контекстов, которые находятся вне сверхтекста… 
Благодаря центростремительным связям происходит стяжение текстов в 
едино-цельную конструкцию, благодаря центробежным — очерчиваются 
контуры… сверхтекста» [154, с. 7]. 
При всей своей специфике сверхтекст обладает целым рядом свойств, 
характерных для обыкновенного текста, что и делает возможным 
обращение к нему как к тексту и изучение его как текста. 
Любой текст, прежде всего, отличает связность. Но несмотря на то, что в 
сверхтексте связность в традиционном понимании отсутствует, он 
«представляет собой ряд отмеченных направленной ассоциативносмысловой общностью (в сферах автора, кода, контекста или адресата) 
автономных словесных текстов» [152, с. 102], эту связность заменяющих 
(курсивом выделено нами. — С.К.). Ему свойственны «процессы 
семантического взаимодействия его разнородных контактных или 
дистантных текстуальных компонентов, процессы смыслового обмена, 
транспонирования, коннотативно-смысловой иррадиации, интроекции 

объективных смыслов и смысловых элементов из актуализированных 
(предъявленных контролю сознания) и предактуализированных сфер 
концептов. Предактуализация в данном случае предполагает активирование 
ассоциативных связей в смысловом поле актуализированных компонентов 
определенных концептов, обусловливающее смысловые импликации, 
создание коннотативно-смыслового фона» [152, с. 105] (курсив наш. — 
С.К.). 
Сверхтексту 
не 
свойственно 
инкорпорирование 
в 
традиционном 
понимании (если под инкорпорированием подразумевается включение в 
свой состав предшествующих частей текста): в нем отсутствует линейность 
изложения. Но инкорпорирование в широком смысле (то есть включение в 
свой состав частей окружающих текстов), несомненно, происходит, 
поскольку «каждый из текстов, компонующих сверхтекст, теми или иными 
своими единицами, прямо или опосредованно, цельно или фрагментарно, в 
силу 
активизации 
когнитивной 
среды, 
многомерной 
событийной 
структуры, своей концептосферы, соучаствует в непосредственно текущей 
жизни другого, направленно воспроизводясь и актуализируясь в нем, 
воскрешая, 
порождая 
и 
сгущая 
смыслы, 
обеспечивая 
их 
взаимопроекцию…» [152, с. 105]. 
Для сверхтекста так же, как и для обычного текста, характерна 
целостность, «рождающаяся в месте встречи текста и внеположенной 
реальности и выступающая в качестве цементирующего сверхтекст начала» 
[169]. 
Она 
«является 
конститутивным 
компонентом 
сверхтекста, 
обеспечивающим 
его 
концептуально-семантическую 
протяженность 
(итеративность) и коммуникативно-смысловую целостность» [152, с. 102].  
По А. Г. Лошакову, целостность сверхтекста зависит от: 
1) принципов его моделирования (интерпретации) — «вненаходимости» 
точки зрения интерпретатора;  
2) усматриваемой целостности;  
3) принципа контекстуальности;  
4) принципа релевантности/нерелевантности тех или иных контекстов;  
5) центрации актуализируемых и предактуализируемых смыслов и 
смысловых элементов [см.: 152, с. 102]. 
Последний момент является едва ли не главным. «Каждый сверхтекст, — 
пишет Н. Е. Меднис, — имеет свой образно и тематически обозначенный 
центр, фокусирующий объект, который в системе “внетекстовые реалии — 
текст” предстает как единый концепт сверхтекста. В роли такого центра 
для топологических сверхтекстов выступает тот или иной конкретный 
локус, 
взятый 
в 
единстве 
его 
историко-культурно-географических 
характеристик; для именных текстов определяющими оказываются