Субъективный опыт, культура и социальные представления

СУБЪЕКТИВНЫЙ ОПЫТ,
КУЛЬТУРА
И СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Издательство
«Институт психологии РАН»
Москва – 2009

Российская академия наук
Институт психологии

Ю. И. Александров, Н. Л. Александрова

 УДК 159.9
 ББК 88
 
А 46

Александров Ю. И., Александрова Н. Л.

Субъективный опыт, культура и социальные представления. –
М.: Изд-во Институт психологии РАН, 2009. – 320 с. (Психология 
социальных явлений)

ISBN 978-5-9270-0149-1

А 46

© Институт психологии Российской академии наук, 2009

ISBN 978-5-9270-0149-1

 УДК 159.9
 ББК 88

В монографии сопоставляются системные структуры и динамика 
субъективного опыта и культуры. Обсуждаются закономерности 
формирования субъективного опыта в культуре. Рассматриваются 
проблемы ген-культурной коэволюции. Предлагается системное 
понимание языка как инструмента отчета о достигнутых индивидуальных результатах в терминах «оценивающего» социума. 
Анализируется соотношение сознания и эмоций, а также морали 
и закона как характеристик систем разного уровня дифференцированности, составляющих структуры субъективного опыта и культуры. Описаны результаты экспериментальных исследований, демонстрирующие динамику и одновременно стабильность социальных 
представлений об интеллектуальной личности в период социальноэкономических изменений в России. Обнаруженная в результате 
кросс-культурного анализа специфика этих социальных представлений связывается с особенностями культуры России.

Введение 
5

Глава 1. Системная структура субъективного опыта 
16

Глава 2. Формирование субъективного опыта в культуре 
21

Глава 3. Системная структура культуры 
26
 
Определение культуры 
41
 
Культурная специализация индивидов
и комплементарность их геномов 
48
 
Культура как набор эффордансов 
61

Глава 4. Аналогии между системными структурами
субъективного опыта и культуры 
66

Глава 5. Социальные представления об умном человеке 
77

Глава 6. От эмоций к сознанию и от морали к закону 
141
 
Единая концепция сознания и эмоций 
141
 
От эмоций к сознанию 
159
 
От морали к закону 
164

Глава 7. Стабильность и динамика социальных
представлений в меняющемся обществе 
223

Заключение 
271

Литература 
278

СОДЕРЖАНИЕ

В

 настоящий момент понятие «культура» еще не приобрело 
статуса категории, принятой в психологии, хотя необходимость его использования психологи отчетливо осознают и подчеркивают, что «культурное» шире, чем «социальное»; культурное 
включает, например, этническое, историческое своеобразие (Гусельцева, 2006). В настоящей работе мы проанализируем и сравним 
системные структуры субъективного опыта и культуры, рассмотрев 
их динамику и взаимозависимость с единых методологических 
позиций. Используя идеи системности и развития для проведения 
этого анализа, мы исходим из того, что системно-эволюционная парадигма, оперирующая представлениями об «исторически развивающихся системах», может рассматриваться в качестве междисциплинарной и отвечает «современным тенденциям синтеза научных 
знаний… на основе принципов универсального эволюционизма, 
объединяющих в единое целое идеи системного и эволюционного 
подходов» (Степин, Кузнецова, 1994, с. 196; см. также: Абульханова и др., 1996; Анохин К. В., 2006; Анохин П. К., 1975; Александров И. О., 2006; Александров, 1989; Александров, Дружинин, 1998; 
Александров и др., 1999; Александров, Крылов, 2005; Брушлинский, 
Сергиенко, 1998; Сергиенко, 2006; Степин, 1991; Швырков, 2006; 
Alexandrov et al., 2000; и др.).
Как нам представляется, результаты подобного анализа могут 
способствовать дальнейшему развитию того направления психологического (в том числе и психофизиологического) исследования, 
которое принимает необходимость учета представления о культуре для понимания психического. Оно может иметь значение 
и для анализа соотношения психического и социального, а значит, 
позволит продвинуться на пути разработки актуальной «психосоциальной проблемы» (Абульханова, 1994; Журавлев, 2003). Причем поскольку здесь будут привлечены и психофизиологические 
знания, разработка этой проблемы окажется связанной с результатами, полученными при исследовании естественнонаучных основ
психики.

ВВЕДЕНИЕ

Ю. И. Александров, Н. Л. Александрова

Если согласиться с хорошо обоснованным представлением о том:
 
• что разработка проблемы развития не может быть эффективна при ограничении исследования «каким-то одним доменом или уровнем развивающейся системы, будь то гены, 
физиология… социальные факторы или культура» (Lickliter, 
2000, р. 330);
 
• что встреча психологии и культурологии на пути междисциплинарного синтеза помогает психологии избежать узости 
взгляда на указанную проблему (Гусельцева, 2006);
 
• что сочетание нейронаук с социальной и когнитивной психологией позволяет идти гораздо дальше, чем это может 
сделать каждая из дисциплин по отдельности, способствуя, 
в частности, возникновению «социальной когнитивной нейронауки» (Lieberman, 2000, p. 127, 128; см. также о формировании «нейроэкономики» на стыке нейронаук, психологии 
и экономики: Glimcher, Rustichini, 2004; о формировании 
нового направления в исследовании морали методами когнитивной нейронауки на стыке нейронаук, социологии, психологии, этики и культурологии: Moll et al., 2002; см. также 
о «нейроэтике»: Agnati et al., 2007), и, наконец, что задача 
психологической науки состоит в интеграции знаний, получаемых на всех этих уровнях (Абульханова и др., 1996; 
Журавлев, 2003; Ломов, 2003; Швырков, 2006; и др.),
то можно надеяться, что подобный подход окажется весьма полезным в разработке указанной проблемы.
В то же время предполагается, что контакт психологии и культурологии помогает последней избежать «психологического дилетантизма» в интерпретации закономерностей развития личности 
(Гусельцева, 2006, с. 14). Кроме того, логично полагать, что рассмотреть «личность как культурную сущность – значит подвести, 
по крайней мере, часть психологической теории под теорию культуры» (Марголис, 1986, с. 317). Можно надеяться, следовательно, 
что решение этой задачи окажется полезным также и для развития 
областей науки, в фокусе внимания которых находятся общественные отношения, общественное знание и культура.
Мы полагаем, что эффективным инструментом для реализации эмпирического компонента такого анализа может служить 
исследование социальных представлений. В этой книге будут проанализированы результаты исследования имплицитных представлений об интеллектуальной личности в России в сопоставлении 

Введение

с результатами, полученными при изучении этих представлений 
в других странах, особенности культуры которых имеют как сходные, так и различные с Россией характеристики. Специальное 
внимание будет уделено описанию результатов, демонстрирующих динамику имплицитных представлений в период социальноэкономических изменений в России.
Какие аргументы имеются в пользу того, что изучение социальных представлений действительно 1) может способствовать пониманию связи структур субъективного опыта и культуры и 2) вписывается в системную парадигму работы в целом? Социальные 
представления не являются лишь сумой индивидуальных знаний. 
Они есть «социальный семиотический конструкт» – инструмент, 
обеспечивающий совместное действие индивидов, принадлежащих 
к данной культуре (Raudsepp, 2005). В качестве одного из главных 
препятствий на пути понимания сути концепции социальных представлений рассматривается недоучет того, что стержнем последних 
является динамическое взаимоотношение индивидуального и социальной структуры (Voelklein, Howarth, 2005; Wagner, 1995). Социальные представления отражают социальные процессы, в которые 
включены индивиды; при этом индивидуальные знания оказываются с необходимостью социальными (Moscovici, 2001). Д. Жодле 
подчеркивает, что «социальное представление лежит на границе 
между психологическим и социальным… это ментальная деятельность индивидов и групп» (2007, с. 375). Таким образом, анализ 
социальных представлений не просто имеет отношение к индивиду и культуре, но и обязательно к соотношению структур опыта 
индивида и культуры, в которой опыт формируется, к пониманию 
связи между ними.
Обосновывая целесообразность использования эмпирических 
исследований социальных представлений в качестве инструмента 
анализа соотношения между структурами субъективного опыта 
и культуры, отметим, что эти исследования имеют также и самостоятельное значение. Кросс-культурное сопоставление социальных 
представлений, в частности, представлений об интеллектуальной 
личности, и анализ их модификаций в связи с изменениями общественного устройства существен не только для развития собственно 
науки (психологии, социологии, культурологии), заинтересованной 
в понимании состава, вариативности, культурной специфичности 
и динамики обыденного знания, но и опосредованно для формирования самого этого знания. Именно от содержания последнего 

Ю. И. Александров, Н. Л. Александрова

в немалой степени зависит эффективность индивидуальной (коллективной) деятельности и выживание социума (Московичи, 1995а, б).
Что касается соответствия теории социальных представлений 
системной парадигме, подчеркнем, что эта теория совершенно 
не случайно имела особый успех именно у отечественных психологов. Он связан со свойственным ей «системным», «холистическим» 
подходом к построению культурных моделей психического, который 
в большой мере соответствует традициям отечественной психологии, чем редукционистским западным традициям (Raudsepp, 2005, 
р. 456). В связи с тем, что системный подход является методологическим основанием нашей работы, остановимся на этом моменте 
подробнее.
Не подвергается сомнению тот факт, что история, культура, 
общественное устройство, философские воззрения в разных странах имеют свою специфику (см., напр.: Астафьев, 1996; История 
Этических учений, 2003). Естественно, и наука, являющаяся частью культуры и включающая культуроспецифичное обыденное 
знание, обладает наряду с инвариантными характеристиками, 
отражающими ее мировой характер, определенными национальными (культурно обусловленными) особенностями (Абелев, 2006; 
Аллахвердян и др., 1998; Астафьев, 1996; Гачев, 1992; Грэхэм, 1991; 
Ильин, 1992; Моссе, 2003; Роуз, 1995; Слобин, 2004; Уорф, 1960; Флоренский, 1990б; Шишкин, 2006; Юревич, 2000; Gavin, Blakeley, 1976; 
Graham, Kantor, 2006; Das, 1994; Lewontin, Levins, 1980; Nosulenko 
et al., 2005; Peng et al., 2001; de Waal, 1996). Причем возможно, 
что чем «мягче» наука, тем больше выражены указанные особенности (Yrevich, 2007).
Говоря о культурной обусловленности, мы подчеркиваем лишь 
специфику наук, принадлежащих к разным культурам, но не имеем в виду утверждения линейной причинной связи культура – наука, которую, как полагают (Graham, Kantor, 2006), невозможно 
установить. Выявляющий эту связь истинный эксперимент не стоит здесь даже пытаться планировать. Наука сама является компонентом культуры. Причем границы, отделяющие ее от других
компонентов, размыты.
Показано, что люди, принадлежащие к разным культурам, 
используют разные стратегии решения математических задач 
и что эти решения обеспечиваются существенно разной мозговой активностью (Cantlon, Brannon, 2007; Campbell, Xue, 2001; Tang 
et al., 2006). Приведены аргументы в пользу того, что «теоретики, 

Введение

работающие в разных традициях и в разных странах, будут приходить к теориям, которые, соответствуя всем известным фактам, 
тем не менее взаимно несовместимы» (Фейрабенд, 1986, с. 54, 55).
Выраженные особенности есть и у российской науки (Мироненко, 2007; Юревич, 2000). К важнейшим из них, как мы полагаем, 
могут быть отнесены «системность» и «антиредукционизм» (Александров, 2005б, 2006а). По-видимому, с этими особенностями связано появление «Тектологии» А. А. Богданова (1913–1917) в то время, 
когда создателю общей теории систем Людвигу фон Берталанфи 
было всего 12 лет, или разработка П. К. Анохиным «теории функциональной системы, опередившей на много лет формулировку 
основных кибернетических закономерностей, данную Норбертом 
Винером, и возникшее недавно движение за системный подход 
в биологии» (Анохин, 1990а, с. 220).

Н. Винер и сам признавал приоритет теории функциональных систем (Анохин, 1990б). Что же касается фон Берталанфи, «у многих 
ученых вызывает недоумение, как Л. Фон Берталанфи, размышляя 
в 40-е годы над системными проблемами, смог пропустить немецкое издание «Тектологии» А. А. Богданова, опубликованное 
в 1926 г., и впоследствии во всех своих работах ни разу не упомянуть имени Богданова» (Рыков, 2005, с. 8). Не было ли это игнорирование проявлением европейской версии американского 
синдрома, который С. Роуз точно определил как «Изобретено 
не здесь»? «Эта формулировка символизирует род научного шовинизма, склонности игнорировать или преуменьшать ценность 
всего, что делается за пределами США» (Роуз, 1995, с. 265). Отметим, правда, что с 1949 г. Берталанфи постоянно проживал в США 
и Канаде. И все же, по-видимому, подобная версия существует, 
в пользу чего можно привести много аргументов, например, такое 
недавнее утверждение: «На первом этапе существования теории 
систем в 1950–1960-х годах системный анализ находился в значительной степени под влиянием работ Людвига фон Берталанфи», – 
пишет итальянский исследователь D. Tosini (2006, p. 540; курсив 
наш. – Ю. А., Н. А.). Заметим, на самом деле к указанному автором 
периоду прошло около 40 лет (более 20, если иметь в виду немецкое 
издание) с момента публикации книг Богданова и минимум 15 лет 
с момента формулировки идеи теории функциональных систем, 
а к моменту публикации статьи D. Tosini – более 20 лет с момента издания и английского перевода книги Анохина в Pergamon 

Ю. И. Александров, Н. Л. Александрова

Press (Anokhin, 1973); было также опубликовано много статьей 
в международных журналах с соответствующими ключевыми 
словами. В этих публикациях без труда можно было обнаружить 
все указанные датировки. Идеи Анохина хотя бы формально можно 
отнести к «специализированным теориям систем» в отличие от таковых Берталанфи, которые можно классифицировать как «общую 
теорию систем» – метатеорию (см.: Садовский, 1974), и тем объяснить упомянутое выше утверждение Tosini как относящееся лишь 
к общим теориям. Что касается Богданова, и такое «объяснение» 
не проходит. Но никаким «шовинизмом» не объяснить, как было 
возможно в 1976 г., т. е. примерно через 30 лет после формулировки идеи теории функциональных систем, на протяжении которых эта теория интенсивно разрабатывалась, а также при том, 
что системные направления исследований развивались в нашей 
стране и в других областях науки, таких, например, как философия 
и психология, писать, отметив заслуги Берталанфи, что за рубежом, но не у нас системному подходу уделяется большое внимание 
и имеются весьма плодотворные направления исследований (Медников, 2005). Если предположить, что информированный автор 
таким образом просто пытался привлечь внимание к системному 
подходу, то подобная тактика представляется весьма сомнительной. Примерно в то же время В. Н. Садовский (1974) действовал 
иначе: характеризуя интенсивное развитие системного подхода 
в конкретных дисциплинах, он цитирует работы П. К. Анохина, 
Н. А. Бернштейна, Н. И. Шмальгаузена, В. А. Энгельгардта, А. А. Малиновского, Г. П. Щедровицкого, Л. С. Выготского и др.

В то же время доминирование механицизма и редукционизма (связываемого с картезианством) в науках о природе и обществе считается особенно характерным именно для западной науки (Lewontin, 
Levins, 1980; de Waal, 1996; Graham, Kantor, 2006; и др.). Конечно, 
антиредукционистские идеи могут формулироваться не только 
в России:

Живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нем познанье получить, –
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась!

Введение

Эти знаменитые строки нельзя объяснить русской ментальностью 
автора – они принадлежат Гёте. Скорее, они могут быть связаны 
с идеями немецкой философии, среди творцов которой были друзья и корреспонденты Гёте, которые рассматривали системность 
как принципиальную характеристику познания, а знание как систему. Эти идеи, несомненно, оказали значительнейшее влияние 
и на нашу науку. Видимо, именно особенности культуры России, 
о которых будет сказано ниже, обусловили то, что «немецкая мысль 
и литература того времени нигде не имели столь глубокого и мощного отклика, как в России» (Кожинов, 2002, с. 128).
Подчеркнем, что восстание против механицизма, «исключительно заполонившего мысль Запада» (Астафьев, 1996, с. 101), «бунт 
против картезианства – основы и символа западного мышления – 
состоялся именно в России» (Gavin, Blakeley, 1976, p. 101). И именно 
«в истории русской и советской мысли имеет глубокие корни антиредукционистский подход», – считает Л. Р. Грэхэм (1991, с. 102).
Заметим, что Л. Р. Грэхэм противопоставляет западный картезианский редукционизм не только русской, но и советской 
теоретической мысли. С. Роуз также сравнивает «редукционизм 
англо-американской школы» с более перспективным традициями 
исследований в Советском Союзе, в соответствии с которыми считается, что поведение несводимо к простой цепи сочетаний реакций 
с подкреплением; оно отражает целенаправленную активность, 
формулировку гипотез и многое другое (Роуз, 1995; с. 264, 265). Причем именно «в советской психологии и физиологии, как ни в одной 
из наук*, существует особая русская традиция интерпретации исследований» (Грэхэм, 1991; c. 163; курсив наш. – Ю. А., Н. А.). Отмечая стабильность указанной характеристики науки в нашей стране, 
рассмотрим ее как первое указание на то, что, видимо, связанные 
с данной характеристикой особенности культуры России сохраняются даже при таких радикальных социально-экономических 
изменениях, которые имели место после 1917 г.
Из сказанного выше следует, что мы, как, очевидно, и другие 
авторы, говоря о «западной» науке, не имеем в виду гомогенность 
Запада, даже если привлекаем к рассмотрению одну из множества 
характеристик одного из множества компонентов культуры. Кроме 

* 
Здесь имеются в виду следующие науки: биология развития, генетика, 
социобиология, социология, кибернетика, информатика, химия, физика, космология.