Мысль и судьба психолога Выготского

МОСКВА

МЫСЛЬ И СУДЬБА
ПСИХОЛОГА ВЫГОТСКОГО 

Игорь Рейф

2-e издание (электронное)

УДК 159.9(47+57)(092)
ББК 88.1
Р356

Р356
Рейф, И.
Мысль и судьба психолога Выготского [Электронный ресурс] / И. Рейф. — 2-е изд. (эл.). — Электрон. текстовые дан. 
(1 файл pdf : 114 с.). — M. : Генезис, 2016. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10".
ISBN 978-5-98563-420-4
Эта книга — первый опыт художественной биографии великого 
российского психолога, соединяющий в себе историю его жизни с 
историей научного поиска. В ней использованы воспоминания дочери Выготского, свидетельства его ближайших учеников и коллег, 
отрывки из писем, и это помогает получить живое и яркое представление о личности ученого, а также о его уникальных исследованиях.
Издание адресовано не только психологам, педагогам, лингвистам 
и другим гуманитариям, но и всем тем, кому интересны достижения 
психологической науки и судьбы ее творцов.
Книгу предваряет предисловие Владимира Леви.

УДК 159.9(47+57)(092) 
ББК 88.1

Деривативное электронное издание на основе печатного издания: Мысль 
и судьба психолога Выготского / И. Рейф. — М. : Генезис, 2011. — 112 с. — 
ISBN 978-5-98563-237-8.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель 
вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-98563-420-4
© Издательство «Генезис», 2010

• 3 •

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ 
ИЗУМИТЕЛЬНО ПОВЕЗЛО… 

Сегодня, когда о Выготском написана уже целая библиотека (правда, по преимуществу его коллегами и как 
о коллеге), возможно ли на этом фоне сказать что-то 
свое, незаемное, да еще не специалисту, не психологу? 
Думаю, что автору это удалось, потому что он выбрал 
единственно верный в данной ситуации ход — самостоятельно, шаг за шагом, пройти путем своего героя, приобщая читателей не только ко всем изгибам его судьбы, 
но, что особенно важно, и к движению его мысли. А результат — первый, по-видимому, опыт художественной 
биографии великого психолога. 
Да, Выготский принадлежит к числу тех немногих, 
пожалуй, россиян ХХ века, общий приговор в отношении которых был столь единодушен: гений. Однако 
парадокс в том, что если имя его на устах у гуманитариев всех возрастов и направлений, то людям далеким 
от психологии, литературоведения или лингвистики 
его миссия представляется довольно смутно. И в этом 
смысле биографический очерк Игоря Рейфа может сыграть заметную роль в приобщении широкой аудитории 
к творчеству российского гения. Хотя, скажем прямо, 
на потребителей легкого детективного чтива он не рассчитан; у него другая «ниша». Но тех, кого волнуют 
настоящие, а не придуманные чудеса — а можно ли назвать в этом ряду что-либо сравнимое с человеческой 

мыслью, — он не оставит равнодушными. И это чудо 
вынесено нам словно на тарелочке — в увлекательной 
беллетризированной форме, хотя и требующей, в отличие от дешевых детективов, известного читательского 
усилия. Но усилие окупается сторицей, когда мы вместе с автором погружаемся в исследованные Выготским 
глубины нашей «умственной кухни». Передать это 
ощущение нельзя — его можно только пережить. 
И последнее, что хотелось бы сказать о представляемой мною работе. Учебника по психологии мышления студентам она, конечно, не заменит; но зато в ней 
можно найти нечто такое, чего не почерпнешь ни в 
каком учебнике — живой стереоскопический образ 
Выготского-человека, необычайно открытого и притягательного, невероятно обаятельного. Отечественной 
психологии изумительно повезло, что у ее истоков стоял именно такой человек. Создатель всемирно известной научной школы, Выготский оставил нам в наследство и свой человеческий стиль. Сейчас, с уходом из 
жизни его непосредственных учеников, на фоне резко 
изме нившейся социальной ситуации, этот стиль выдерживает испы тание на прочность — и будем надеяться, 
выдержит. Вот почему, наряду с пропагандой научных 
идей Выгот ского, так важно каждое живое слово о нем. 
А очерк Игоря Рейфа объемно, щедро, красиво совмещает в себе и то и другое.

Владимир Леви

Отечественной психологии изумительно повезло…

• 5 •

МЫСЛЬ И СУДЬБА 
ПСИХОЛОГА ВЫГОТСКОГО

...И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.
Борис Пастернак

•Глава 1•

В последнее десятилетие XIX века (плюс-минус тричетыре года) в России рождались гении. Нет, не нобелевские лауреаты — этих как раз среди них почти и не 
было, — а «просто гении», и плотность их появления 
на свет не может не вызывать изумления. Под это трудно 
подвести какое-нибудь рациональное объяснение, но, 
видимо, что-то критическое накопилось в воздухе Российской империи, и у обыкновенных родителей — тех, 
кто читал Достоевского, Толстого, Чехова, слушал музыку Мусоргского и Чайковского, посещал лекции Владимира Соловьева, Сеченова и Менделеева, выписывал 
«Отечественные записки» и «Русский вестник», не 
могли рождаться обыкновенные дети — хотя бы один 
на тысячу, один на миллион. Правда, их творческая зрелость пришлась на не самые благополучные для России 
годы (оставим в стороне тех, кто, как астрофизик Георгий Гамов или изобретатель телевидения Владимир Зворыкин, уехал и не вернулся), так что горя почти все они 
хлебнули вдосталь.
В литературе это были Булгаков и Пастернак, Ахматова и Мандельштам, Цветаева и Маяковский. В музыке — Сергей Прокофьев. В физике — Петр Капица, 
Игорь Тамм и создатель теории расширяющейся все

• 6 •

Игорь Рейф

ленной Александр Фридман. В биологии — Николай 
Вавилов и Тимофеев-Ресовский, а также основатель 
отечественной гелиобиологии Александр Чижевский. 
В физиологии — автор теории построения движений 
человека и животных Николай Бернштейн. А в психологии…
Но о подобной аттестации своего отца дочери Льва 
Семеновича Выготского довелось услышать лишь много лет спустя после его смерти, да к тому же из уст его 
американского коллеги. «Надеюсь, вы знаете, что ваш 
отец для нас Бог?» — чуть не с порога объявил своей 
слегка смутившейся посетительнице приехавший в Москву профессор Корнельского университета Ю. Бронфенбреннер (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 16).
Да, как это не раз уже бывало в отечественной истории, признание и слава пришли к Выготскому не в советской России (узкий круг учеников и последователей не 
в счет), а за рубежом, после перевода его книги «Мышление и речь» сперва на английский и японский, а затем 
и на многие другие языки. «Когда я открыл для себя его 
работу о языке и речи, я не спал три ночи, — признавался в письме к вдове ученого его коллега из Лондонского 
университета Бэзил Бернстейн. — Мы в долгу перед 
русской школой и особенно перед работами, основывающимися на традиции Выготского...» (Выгодская, 
Лифанова, 1996, с. 15). А Стивен Тулмин из Чикагского 
университета даже сравнил его с Моцартом («Моцарт 
психологии» — так называлась его статья, опубликованная в «Нью-Йорк ревю»).
Ах, если хотя бы тень от этих похвал дотянулась до 
самого Льва Семеновича, может, он и прожил бы чуть 
подольше, но…

• 7 •

Мысль и судьба психолога Выготского

От Рафаэля до Пушкина,
От Лорки до Маяковского
Возраст гениев — тридцать семь.

И если правда, что гению моцартианского склада не 
положено переступать назначенную ему свыше черту, 
то Выготский всей своей жизнью и судьбой как нельзя 
лучше вписывается в это романтическое прокрустово 
ложе. Десять лет редкой по интенсивности научной 
деятельности (около 150 научных публикаций, книг и 
статей) и ранняя, почти скоропостижная, смерть от туберкулеза в самом расцвете творческих сил. Даже свою 
последнюю, вершинную работу «Мышление и речь», 
где с таким блеском раскрыто чудо рождения индивидуального сознания ребенка, не успел увидеть напечатанной. А дальше — 25 лет полного, глухого забвения, когда 
не то что публиковать — ссылаться на работы Выготского было строжайше запрещено. Когда его дочь, в ту 
пору студентка психологического факультета, передавала однокурсникам сбереженные книги отца тайком, изпод полы. Удивительно ли, что и западный научный мир 
не знал о нем (в отличие, скажем, от Николая Вавилова), 
по сути, ничего, по крайней мере до 1962 года. А у нас 
вокруг его имени складывались легенды.
Грешно говорить «вовремя умер», но в случае с Выготским, увы, это именно так. Наверное, термин «педология» (дословно — наука о ребенке) немного скажет 
сегодняшнему неискушенному читателю, а между тем в 
достопамятные 30-е годы это было нечто вроде красной 
тряпки для ревнителей идеологического гомеостаза. Да, 
об этом как-то меньше помнят, но у психологов тоже 
была своя голгофа, как позднее у генетиков или языковедов. Бог, как говорится, уберег, и сам Выготский не до

• 8 •

Игорь Рейф

жил до всех этих грязно-разносных статей и брошюр, до 
шельмующих его расширенных ученых советов, как бы 
подготовлявших «снизу» постановление ЦК ВКП(б) 
от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в 
системе Наркомпросов»1. Но чашу эту до дна довелось 
испить его ученикам и последователям, а это как-никак 
почти весь цвет отечественной психологии. Не представляя себе психологической науки без трудов Учителя, 
они вынуждены были излагать его идеи без цитат и без 
ссылок (вообразите на минуту, что учение об условных 
рефлексах распространялось бы без упоминания работ 
академика Павлова). А в итоге к началу 1950-х годов выросло целое поколение педагогов и психологов, даже не 
знакомых с именем Выготского либо знавших о нем понаслышке.
Однако сказать о Выготском «вовремя умер» — 
значит сказать только половину правды. «Вовремя родился» — это тоже о нем и как нельзя лучше отражает 
суть его взаимоотношений со своей эпохой. Да, Лев 

1 
Увы, извращения были, да только психологи были здесь ни 
при чем — бал в педологии правили не они, а группа невежественных педагогов, которые составляли ядро этого немного искусственного направления, призванного (с прицелом на формирование нового человека — строителя коммунизма) собрать в один кулак весь 
спектр наук о развитии ребенка. Много лет спустя К.Чуковский 
поведал о тех гонениях, которые он претерпел в 20—30-е годы со 
стороны педантов-педологов, методично изгонявших мифологические и сказочные сюжеты из детских книг. Пролетарских детей надлежит воспитывать в духе трезвого реализма — вот унылое кредо, 
исповедовавшееся этими фанатиками. «Мало того, что они отнимали у детей и сказки Пушкина, и “Конька-горбунка”, и “Али-Бабу”, 
и “Золушку”, — они требовали от нас, от писателей, чтобы мы были 
их соучастниками в этом злом и бессмысленном деле» (Чуковский, 
1958, с. 199). 

• 9 •

Мысль и судьба психолога Выготского

Выготский действительно принадлежал к той части российской интеллигенции, которая приняла Октябрьскую 
революцию. Но ведь и Вернадский, и братья Вавиловы, и 
Капица тоже сотрудничали с советской властью. И, тем 
не менее, никак нельзя заключить, что без революции 
все они не состоялись бы как ученые.
С Выготским все по-другому. Из революционной 
идеологии он извлек то, что было по-настоящему близко 
ему по духу — методологию марксизма, пафос его материалистической диалектики (совершенно неоправданно списанной сегодня в архив заодно с утопическими 
социальными воззрениями). И на этой основе возводил уже здание собственной теории сознания и мышления, насквозь проникнутой идеей его материальной, 
при чинной обусловленности. И хотя начало его формирования пришлось еще на «доматериалистическую 
эру» — его московский студенческий период выпал на 
1913—1917 годы, — но в нем на редкость счастливо сошлись обе эти струи: обостренная рефлексия интеллигента «серебряного века» с его необъятной эрудицией 
и глубоко впитанным культурным наследием и деятельный пафос преобразователя и строителя революционной эпохи. Во всяком случае, та дерзость, с которой он, 
выходец из еврейской белорусской глубинки, провинциал и, в сущности, дилетант, берется без оглядки на авторитеты за решение сложнейших и почти не тронутых в 
ту пору проблем психологии, бесспорно оттуда.
• • •
Сохранились воспоминания людей, присутствовавших в 1924 году в Петрограде на первом публичном 
(в масштабах страны) выступлении Выготского — на 
2-м Всероссийском съезде психоневрологов, куда он 

• 10 •

Игорь Рейф

был послан делегатом Гомельского ГубОНО, получившим «разнарядку» на одного практического низового 
работника. Не берусь судить, какой вклад в теорию и 
практику психоневрологии внес этот съезд, проходивший под флагом так называемой рефлексологии, или 
близкой к ней реактологии, — патронируемого на государственном уровне вульгарно-материалистиче ского 
учения, исходившего из идеи полной реактивности 
психики и ее объяснимости на условно-рефлекторном 
уровне. Но вот в судьбу самого Выготского — решающий, и уже этим советская психология премного тому 
съезду обязана. Ну а сам «просвещенец», как именовали тогда рядовых работников педагогического фронта, 
подготовился к нему на совесть, представив на суд высокого собрания, где присутствовали, между прочим, и 
В.М. Бехтерев, и А.А. Ухтомский, целых три доклада, и 
один из них зачитал с трибуны. «Приехал никому не известный молодой человек из Перми (?) и сделал такой 
доклад, что потряс всех!» — седовласый профессор, 
рассказывавший об этом много лет спустя дочери ученого, перепутал биографическую деталь. Но доклад-то 
он не забыл и через четыре десятилетия! (Выгодская, 
Лифанова, 1996, с. 18.)
Впрочем, был в том зале и еще один внимательный 
молодой слушатель, не спускавший глаз с оратора, пока 
тот зачитывал по бумажке свое выступление. Подойдя к 
нему в перерыве, чтобы выразить свое восхищение, молодой человек случайно заглянул в этот сложенный листок и обнаружил, что он… пуст. Молодой человек этот, 
Александр Романович Лурия, впоследствии одна из величин в мировой психологии, занимал тогда пост ученого секретаря Психологического института при 1-м МГУ