Невинные рассказы. Зубатов

М.Е. Салтыков-Щедрин 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ЗУБАТОВ 

 
 
 
 

НЕВИННЫЕ РАССКАЗЫ 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ЗУБАТОВ 

 
Генерал Зубатов, бог ему судья, не очень-таки долюбливал 
меня. «У вас, — говорит, бывало, — слишком голова горяча, милостивый государь, — вы диалектике, милостивый государь, предаетесь!.. служба требует дела, а не соображений, милостивый 
государь!.. она требует фактов, фактов и фактов!» 
И все этак строгим манером. 
И держал он меня, по случаю диалектики, в великом загоне; 
пройти, бывало, по улице совестно; словно и заборы-то улыбаются и шепчут тебе вслед: «Диалектик, диалектик, диалектик!» 
А под диалектиком разумел Семен Семеныч отчасти такого 
человека, который пером побаловать любит, отчасти такого, который на какой-нибудь официальный вопрос осмеливается откликнуться «не могу знать», а отчасти и такого, который не бежит сломя голову на всякий рожон, на который ему указывают. 
К балующим пером Семен Семеныч адресовался обыкновенно 
следующим образом: 
— Что вы мне, милостивый государь, там рассказываете? Какие вы там нашли еще препятствия? Разве вам велено вникать в 
препятствия? Разве вас об этом спрашивают? Я, милостивый государь, тридцать пять лет служу и, благодарение богу, никогда 
никаких препятствий не видал! 
— Помилуйте, ваше превосходительство, ведь это все равно 
что на камне рожь сеять… 
— Ну, что ж-с!.. и посеем-с!.. 
— Да ведь рожь-то не вырастет! 
— Вырастет-с! а не вырастет, так будем камень сечь-с! 
— А она и от этого не вырастет!.. 
— И опять будем сечь-с! нам до этого дела нет, что можно и 
что нельзя… а мы будем сечь-с! 
К «немогузнайкам» Семен Семеныч обращался так: 
— Что вы мне там доносите и два и три? вы должны сказать 
мне прямо или два, или три… служба не терпит этой неопределенности… 
— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, что… 
— Знаю я это, милостивый государь, очень знаю… но ведь 

2 

мне нужны не «или» ваши, а настоящая цифра, потому что я 
эту цифру должен в ведомости показать, и итог… да, и итог, сударь, подвесть!.. в какую же силу я ваше «или» тут сосчитаю?.. 
Но всего более антипатичен был для него третий сорт диалектиков. 
— Я вам приказал, сударь… почему вы не исполнили? — говорил он им, принимая самые суровые тоны. 
— Так и так, ваше превосходительство, я был на месте и убедился, что указываемый вами рожон совсем не рожон… 
— А разве об этом вас спрашивали? а знаете ли вы, милостивый государь, что за подобные рассуждения в военное время расстреливают? 
И так далее, в том же тоне и духе. Одним словом, генерал любил, чтоб чиновник смотрел у него весело, не рассуждал и тем 
менее противоречил, не сомневался, не провидел и на ногу был 
легок. 
И вдруг, в одно прекрасное утро, он задумался. Долго он думал и сначала, по-видимому, скорбел и вздыхал, но наконец приятная улыбка озарила уста его. 
— А что ж, — сказал он, — в самом деле! надо же и им дать 
вздохнуть… трудненько оно будет… правда… а впрочем, что за 
вздор — не боги же горшки обжигали! 
В этот же день я был приглашен к его превосходительству и 
удивлен следующею речью: 
— Вот, любезный друг, — сказал он мне ласково, — оказывается теперь, что мы с вами до сих пор спали, то есть не то чтоб 
совсем спали, а так, знаете, скользили по поверхности… составляли там ведомости… наблюдали, чтоб входящие и исходящие не 
были закапаны… Выходит, что все это было не нужно… д-да! 
— Д-да! — повторил я в изумлении. 
— Выходит, что от этого у нас и торговля не развивается… и 
фабрик нет… и богатство народное… тово… 
Я видел по его лицу, как все эти непривычные выражения мучительно зарождались в его голове и еще мучительнее сходили с 
языка. 
— Выходит, нам надо теперича заняться настоящим делом! — 
сказал он решительно. 
— Слушаю-с, ваше превосходительство! 

3 

— Да; теперь это нужно… теперь вот и Европа на нас посматривает… ну, да и время совсем не то! ведь, в самом деле, как подумаешь, что значит время-то! 
Генерал улыбнулся и начал загонять ногою в угол валявшуюся 
на полу бумажку. 
— Вот хоть бы вчера, — продолжал он, — ведь как казалось 
все гладко, все прекрасно… плыли мы, можно сказать, по океану 
и воды даже под собой не слышали… а нынче… 
— Отчего же, однако, вашему превосходительству кажется, 
что нынче все изменилось? 
— Да нет! неужто ж вы этого не чувствуете? ведь пора же, пора нам наконец сбросить с себя это скифство!.. надо же и нам когда-нибудь стать в уровень с Европой… ведь этак мы того дождемся, что нас поместят в число пастушеских народов!.. И дождались бы! 
Глаза Семена Семеныча сверкнули гневом. 
— Разве ваше превосходительство получили какие-нибудь известия из Петербурга? — спросил я робко. 
— Нет, вы меня не понимаете! Я просто убедился, что не может это так оставаться, и потому на первый раз призывал уж 
нынче частного пристава Рогулю и сказал ему, чтоб он отнюдь не 
смел волю рукам давать… потому что ведь это, наконец, нельзя 
же: все в рыло да в рыло! 
При этих словах я вспомнил, что действительно Рогуля еще 
утром приезжал ко мне весь встревоженный и объявил, что его 
превосходительство находится в восторженном состоянии. 
— А что? — спросил я. 
— Да помилуйте, — отвечал он, — чуть свет меня поднял… я 
думал, что какое-нибудь упущение или пожар… скачу, и что жес? «Я, говорит, затем тебя призвал, чтоб напомнить, чтоб ты не 
дрался, а действовал кротостью и собственным примером; если ж 
ты будешь драться, так я тебя, подлеца, самого таким образом откатаю, что ты три дня садиться не будешь»… посудите сами, ваше высокоблагородие! 
В ту минуту я не разобрал хорошенько этого обстоятельства и 
даже утешал Рогулю, что, должно быть, его превосходительству 
во сне что-нибудь нехорошее привиделось; но теперь… теперь я 
сам начинал догадываться, что тут действительно есть какой-то 
пунктик, который не далее как в прошедшую ночь зародился в 

4 

голове его превосходительства, но к утру вырос и распространился вширь с погибельною быстротой. 
— Я и прежде всегда утверждал, — ораторствовал между тем 
его превосходительство, — что не нужно слишком натягивать 
струны… потому что, вы понимаете, мы, наконец, отупели с этим 
натягиванием. 
Семен Семеныч взглянул на меня, как бы вызывая на размышления; но я стоял сконфуженный и подавленный; мой нос инстинктивно нюхал в воздухе, глаза сами собой устремлялись на 
барометр, как бы ища опоры для объяснения этой внезапной перемены. 
— Так вы, пожалуйста, займитесь, — продолжал генерал, — 
надо нам… тово… идти рядом с веком… 
— Что же прикажете, ваше превосходительство? 
— Ну, да вы меня понимаете… я бы хотел, чтоб этак тово… 
новенькое что-нибудь… Знаете ли что? — прибавил он весело, 
как бы озаренный внезапной мыслью, — устроимте-ка здесь 
биржу! 
— То есть как же биржу? 
— Ну да, биржу… как в Петербурге или вот в Москве… Теперь у нас все это в младенчестве… они все сделки свои в трактире за парой чая делают… Ну, а если мы заведем биржу, торговля-то, знаете ли, как двинется вперед!.. 
— А если купцы на биржу не станут ходить? 
— Надобно, mon cher1, на первое время сделать для них обязательным, чтоб ходили… потому что иначе какие же могут быть 
у нас усовершенствования? 
— Это точно, ваше превосходительство! 
— Ну, так вы, стало быть, займетесь этим?.. Кстати! Анна 
Ивановна жалуется мне, что вас давно не видать у нас… так приходите сегодня обедать… запросто! 
Само собою разумеется, что я не позабыл о приглашении и 
ровно в три часа был в гостиной Зубатовых. 
Но, к величайшему моему удивлению, я нашел Анну Ивановну в столь же восторженном настроении духа, как и Семена Семеныча. В то время, как я вошел в гостиную, она вела оживлен
                                                 
1 голубчик. 
 

5 

ную беседу с товарищем председателя уголовной палаты Семионовичем. 
— Согласитесь, однако ж, со мной, что тут еще многое остается сделать, — говорила она, — мосье Щедрин! вы, я надеюсь, 
поддержите меня… 
— Но позвольте, Анна Ивановна, — вступился Семионович, — вы напрасно думаете, что я принадлежу к числу отсталых. 
Я полагаю, что нам следует только объясниться, и все недоразумения устранятся сами собою… 
— C’est inoui ce que nous avons souffert!1 — продолжала Анна 
Ивановна, обращаясь ко мне. — Изумительно даже, как могли мы 
дышать! 
«Кроткая Annette! что с тобой сделалось! что с тобой сделалось! — подумал я, переходя от изумления к совершенному остолбенению, — ты, которая до сих пор позволяла себе думать 
только о наслаждениях предстоящей минуты, ты, которая смотрела на жизнь как на ряд милых и грациозных сцен, вроде пословиц Альфреда Мюссе*, ты ожесточена, ты говоришь о какой-то 
духоте, о каких-то прошедших страданиях… Боже!» 
— Вот это-то именно и есть единственный пункт, насчет которого я несколько расхожусь с вами, Анна Ивановна, — возразил 
между тем Семионович, — я нахожу, что страдание — самая 
лучшая школа жизни… Недаром великий поэт сказал: 
 
Но не хочу, о други, умирать, 
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…* 
 
стало быть, страдание не совсем-то дурная вещь… стало быть, 
в страдании возможно даже своего рода наслаждение, которое 
высоко ценится знатоками!.. 
— Не знаю; быть может, я не принадлежу к числу знатоков, 
но, признаюсь вам, я не охотница до страдания… Мне кажется 
так приятно, так легко, когда меня никто не беспокоит, si l’on me 
laisse jouir en paix de mon existence… n’est-ce pas2, мсье Щедрин? 
                                                 
1 Мы пережили неслыханные страдания! 
 
2 когда мне позволяют спокойно наслаждаться жизнью… не правда 
ли. 

6 

— Нет сомнения, что жить спокойно гораздо приятнее, нежели пользоваться тревогами, — отвечал я. 
— Но я и не утверждаю, что страдание должно быть нормальным состоянием человека, — возразил Семионович, — я говорю 
только, что страдание — школа, и надеюсь, что самое это слово 
доказывает, что здесь идет о нем речь, как о мере временной, 
преходящей, о той мере, про которую говорит поэт: 
 
Ведь в наши дни спасительно страданье…* 
 
— Я надеюсь, что мы с честью выйдем из этой школы, — сказала Анна Ивановна, — хотя, признаюсь вам, на первый раз это 
будет ужасно трудно… nous sommes encore si peu habitus de jouir 
des bienfaits de la civilisation…1 я сегодня утром говорила с мужем: это ужас, сколько надобно сделать… il faut faire ceci et 
cela…2 везде, куда ни обернитесь, везде надобно снова начинать… 
— Да, это так, — отвечал Семионович задумчиво, — не 
знаю… я как-то опасаюсь… мне все кажется… que nous n’avons 
pas assez de forces… que nous succomberons la tche, en un mot!3 
— О, это опасение совершенно напрасное! puisque au fond le 
peuple russe est avant tout un grand peuple… C’est une justice, que 
l’Europe entire se plat lui rendre…4 

                                                                                                         
 
 
1 мы еще не привыкли наслаждаться благами цивилизации… 
 
2 надо сделать и это и то… 
 
3 что у нас недостаточно сил… одним словом, что мы не справимся с 
задачей! 
 
4 потому что, в сущности, русский народ — прежде всего великий 
народ… Вся Европа с удовольствием отдает ему в этом справедливость… 
 

7 

— A! здравствуйте! об чем это вы так горячо тут спорите? — 
прервал Семен Семеныч, входя в это время в гостиную и подавая 
поочередно всем нам руку, чего прежде никогда с ним не случалось. 
— Продолжение давишнего разговора, ваше превосходительство, — отвечал я. 
— А! это любопытно! 
— Вот мсье Семионович находит, что мы недостаточно созрели, — отозвалась Анна Ивановна. 
— То есть для чего? — спросил генерал. 
Анна Ивановна затруднилась; она была вполне уверена, qu’il 
s’agit d’une trs bonne chose1, но как называется эта chose2, не знала. А впрочем, что мудреного: может быть, так она и называется… chose! Семионович, однако ж, вывел ее из затруднения. 
— Мы не поняли друг друга, Анна Ивановна! — сказал он несколько обиженным тоном, — мое воспитание… мое прошедшее, 
наконец… все это достаточно говорит в мою пользу… Поверьте, 
я не принадлежу к числу отсталых! 
— Ну да, ну да! — сказал Семен Семеныч, — нынче уж оно и 
не ко времени! 
— Я говорю только, что наше перерождение достанется нам 
не без труда! 
— О, насчет этого я совершенно с вами согласен… я, например, придумал теперь одну штучку. Конечно, это будет очень полезно… однако и за всем тем не могу поручиться, чтоб она принялась так, как было бы желательно! 
— Позволено ли будет узнать, ваше превосходительство, в 
чем заключается ваше намерение? — спросил Семионович. 
— Так… я хочу… биржу здесь устроить! — отвечал генерал с 
тою поспешностью и вместе усилием, которыми всегда сопровождается желание высказаться как-нибудь понебрежнее. При этом 
он, неизвестно от каких причин, застыдился и покраснел. 

                                                 
1 что речь идет об очень хорошей вещи. 
 
2 вещь. 
 

8 

— Vous n’avez pas l’ide, comme ils nous trompent, ces 
marchands!1 — вступилась Анна Ивановна, — a тогда мы будем 
все на бирже покупать! 
— Ты мне, мамаша, на бирже новую курточку купишь! — 
пролепетал маленький сынок Анны Ивановны, прислушавшись к 
разговору. 
— Извините меня, Анна Ивановна, — заметил Семионович, 
пользуясь случаем, чтоб отмстить генеральше за предположение 
об его отсталости, — но мне кажется, что вы не совсем верно 
смотрите на значение биржи… 
— Ну да, ну да, — сказал генерал, снисходительно улыбаясь, — эти дамы только и думают, что о нарядах… Они даже на 
переворот готовы смотреть с точки зрения тряпок… ха-ха! 
— А впрочем, мысль Анны Ивановны об устроении такого магазина, который представлял бы все ручательства относительно 
добросовестности 
и 
дешевизны, 
тоже 
весьма 
счастливая 
мысль, — возразил Семионович, спеша на помощь подломившейся на льду либерализма генеральше и таким образом умеряя 
язвительность великодушием. 
— Mais… n’est-ce pas?2 — сказала Анна Ивановна, отдыхая. 
Известие, что готово кушать, прекратило на время разговор, 
но за обедом он возобновился с новою силою. И генерал и генеральша так увлекательно доказывали необходимость оставить рутину и идти новыми, неизведанными доселе путями, что даже суровый Семионович согласился, qu’au fait il у a quelque chose 
faire3. Я и сам чувствовал, что в воздухе была разлита какая-то 
непривычная теплота, что по временам моего обоняния касались 
живительные ароматы, что кровь с усиленною быстротой приливала к голове и сердцу… 
Но не могу не сознаться, что все это происходило как будто во 
сне и что самые звуки говоривших кругом меня голосов ложились в мой слух как-то смутно, неопределенно. 
                                                 
1 Вы не имеете понятия, как нас обманывают купцы! 
 
2 Но… не правда ли? 
 
3 что и вправду нужно что-то предпринять. 
 

9 

— Прежде всего надо позаботиться о торговле, — говорил генерал, — потому что торговля — это нерв… 
— Да… и железные дороги, — сказал Семионович, — вот где 
для нас предмет первой важности! пространство нас одолевает, 
ваше превосходительство, наша собственная карта нас давит! 
— Ну, с этим как-нибудь справимся, с божьей помощью! — 
рассудил генерал. 
— Однако ж… это ужасно… сколько приходится сделать! — 
задумчиво продолжал Семионович, внезапно всем телом вздрогнув. 
— Еще бы! — заметила генеральша. 
— Вы забыли еще о грамотности, — отозвался генерал и, обращаясь ко мне, присовокупил: — Кстати, чтоб не забыть! не худо бы нам с вами и насчет этого что-нибудь… знаете, в таком же 
роде… 
— Позвольте, однако ж, ваше превосходительство, — возразил Семионович, — мне кажется, что грамотность… я думаю, что 
для этого у нас еще почва недостаточно, так сказать, взрыхлена? 
— Да, признаюсь вам, я и сам так думал прежде… но теперь… 
Я скорее склоняюсь в пользу того мнения, что тут совсем никакой почвы не надобно. 
— Однако ж, ваше превосходительство, специалисты на основании достоверных фактов утверждают, что на пятьсот грамотеев 
двести непременно оказываются негодяями…* как хотите, а эта 
пропорция… 
— Мамаша! я не хочу учиться… я не хочу сделаться негодяйкой! — неожиданно закричал сынок Семена Семеныча. 
— Полно, душечка, это о мужичках говорят! — утешала его 
Анна Ивановна. 
— Коли хотите, и я в душе с вами согласен, — продолжал между тем Семен Семеныч, — но… 
Генерал развел руками, как будто хотел сказать: Que voulezvous que je fasse! ’ 
Много и еще было говорено разных умных речей, и всякий 
раз, когда кому-либо из собеседников приходила счастливая 
мысль, генерал обращался ко мне и говорил: «Кстати, чтоб не забыть! не мешает и на это обратить серьезное внимание!» 
Читателю, быть может, странным и невероподобным покажется, что большая часть моих героев словно во сне или в тумане 
действуют. В справедливости этого замечания должен сознаться 

10