Лишние люди

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЛИШНИЕ ЛЮДИ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ЛИШНИЕ ЛЮДИ 

Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда 
дачников – всё больше отцы семейств, нагруженные кульками, 
портфелями и женскими картонками. Вид у всех утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава. 
Плетется, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломенке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и 
сумрачен. 
– Каждый день изволите на дачу выезжать? – обращается к 
нему дачник в рыжих панталонах. 
– Нет, не каждый, – угрюмо отвечает Зайкин. – Жена и сын 
живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда 
каждый день ездить да и дорого. 
– Это верно, что дорого, – вздыхают рыжие панталоны. – В 
городе до вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом–с 
билет стоит сорок две копейки... газетку дорогой купишь, рюмку 
водки по слабости выпьешь. Всё это копеечный расход, пустяковый, а гляди – и наберется за лето рублей двести. Оно, конечно, 
лоно природы дороже стоит, не стану спорить–с... идиллия и 
прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании, сами знаете, каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно копеечку, а 
потом и не спишь всю ночь... Да–с... Я, милостивый государь, не 
имею чести знать вашего имени и отчества, получаю без малого 
две тысячи в год–с, состою в чине статского советника, а курю 
табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе 
минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных 
камней. 
– Вообще мерзко, – говорит Зайкин после некоторого молчания. – Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чёртом в данном случае руководила 
злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не 
жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь 
себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги... всё на дачу 
увезли... питаешься чёрт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это 

2 

лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре... тьфу! Вы 
женаты? 
– Да–с... Трое деток, – вздыхают рыжие панталоны. 
– Вообще мерзко... Просто удивительно, как это мы еще живы. 
Наконец дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с 
рыжими панталонами и идет к себе на дачу. Дома застает он 
мертвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит 
о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешены кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие 
цветы герани. На деревянных, некрашеных стенах, около олеографий, дремлют мухи. В сенях, в кухне, в столовой – ни души. В 
комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой, Зайкин застает своего сына, Петю, маленького, шестилетнего мальчика. Петя сидит за столом и, громко соня, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета. 
– А, это ты, папа! – говорит он, не оборачиваясь. – Здравствуй! 
– Здравствуй... А мать где? 
– Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию 
играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня 
возьмут... А ты пойдешь? 
– Гм!.. Когда же она вернется? 
– Она говорила, что вернется вечером. 
– А где Наталья? 
– Наталью взяла с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются 
животы красные? 
– Не знаю... Оттого, что они сосут кровь. Стало быть, никого 
нет дома? 
– Никого. Только я один дома. 
Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно. 
– Кто же нам обедать подаст? – спрашивает он. 
– Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала, что ты сегодня не приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет обедать на репетиции. 
– Покорнейше благодарю, а ты же что ел? 
– Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а зачем комары сосут кровь? 
Зайкин вдруг чувствует, как что–то тяжелое подкатывает к его 
печени и начинает сосать ее. Ему становится так досадно, обидно 

3 

и горько, что он тяжело дышит и дрожит; ему хочется вскочить, 
ударить о пол чем–нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут 
он вспоминает, что доктора строго запретили ему волноваться, 
встает и, насилуя себя, начинает насвистывать из «Гугенотов». 
– Папа, ты умеешь представлять в театре? – слышит он голос 
Пети. 
– Ах, не приставай ко мне с глупыми вопросами! – сердится 
Зайкин. – Пристал, как банный лист! Тебе уже шесть лет, а ты всё 
так же глуп, как и три года назад... Глупый, распущенный мальчишка! К чему, например, ты эти карты портишь? Как ты смеешь 
их портить? 
– Эти карты не твои, – говорит Петя, оборачиваясь. – Мне Наталья их дала. 
– Врешь! Врешь, дрянной мальчишка! – раздражается Зайкин 
всё более и более. – Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе уши оборву! 
Петя вскакивает, вытягивает шею и глядит в упор на красное, 
гневное лицо отца. Большие глаза его сначала мигают, потом заволакивают влагой, и лицо мальчика кривится. 
– Да ты что бранишься? – визжит Петя. – Что ты ко мне пристал, дурак? Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты... сердишься! Ну, за что ты меня бранишь? 
Мальчик говорит убедительно и так горько плачет, что Зайкину становится совестно. 
«И правда, за что я к нему придираюсь?» – думает он. 
– Ну, будет... будет, – говорит он, трогая мальчика за плечо. – 
Виноват, Петюха... прости. Ты у меня умница, славный, я тебя 
люблю. 
Петя утирает рукавом глаза, садится со вздохом на прежнее 
место и начинает вырезывать даму. Зайкин идет к себе в кабинет. 
Он растягивается на диване и, подложив руки под голову, задумывается. Недавние слезы мальчика смягчили его гнев, и от печени мало–помалу отлегло. Чувствуются только утомление и голод. 
– Папа! – слышит Зайкин за дверью. – Показать тебе мою насекомую коллекцию? 
– Покажи. 
Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый ящичек. Еще не поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжанье 
и царапанье лапок о стенки ящика. Подняв крышку, он видит 

4 

множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух, приколотых ко дну 
ящика булавками. Все, за исключением двух–трех бабочек, еще 
живы и шевелятся. 
– А кузнечик всё еще жив! – удивляется Петя. – Вчера утром 
поймали его, а он до сих пор не умер! 
– Кто это тебя научил прикалывать их? – спрашивает Зайкин. 
– Ольга Кирилловна. 
– Самоё бы Ольгу Кирилловну приколоть так! – говорит Зайкин с отвращением. – Унеси отсюда! Стыдно мучить животных! 
«Боже, как он мерзко воспитывается», – думает он по уходе 
Пети. 
Павел Матвеевич забыл уже про утомление и голод и думает 
только о судьбе своего мальчика. За окнами, между тем, дневной 
свет мало–помалу тускнет... Слышно, как дачники компаниями 
возвращаются с вечернего купанья. Кто–то останавливается около открытого окна столовой и кричит: «Грибков не желаете ли?» 
– кричит и, не получив ответа, шлепает босыми ногами дальше... 
Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной 
занавеской теряет свои очертания и в окно начинает потягивать 
свежестью вечера, дверь в сенях с шумом открывается и слышатся быстрые шаги, говор, смех... 
– Мама! – взвизгивает Петя. 
Зайкин выглядывает из кабинета и видит свою жену Надежду 
Степановну, здоровую, розовую, как всегда... С нею Ольга Кирилловна, сухая блондинка с крупными веснушками, и двое каких–то незнакомых мужчин: один молодой, длинный, с рыжей 
курчавой головой и с большим кадыком, другой – низенький, коренастый, с бритой актерской физиономией и сизым кривым 
подбородком. 
– Наталья, ставь самовар! – кричит Надежда Степановна, 
громко шурша платьем. – Говорят, Павел Матвеевич приехал? 
Павел, где ты? Здравствуй, Павел! – говорит она, вбегая в кабинет и тяжело дыша. – Ты приехал? Очень рада... Со мной приехали двое наших любителей... пойдем, я тебя представлю... Вот тот, 
что подлинней, это Коромыслов... прекрасно поет, а другой, этот 
маленький... некий Смеркалов, настоящий актер... читает великолепно. Уф, утомилась! Сейчас у нас репетиция была... Великолепно идет! Мы ставим «Жильца с тромбоном» и «Она его 
ждет»... Послезавтра спектакль... 
– Зачем ты их привезла? – спрашивает Зайкин. 

5 

– Необходимо, попочка! После чая нам нужно роли повторить 
и пропеть кое–что... Я с Коромысловым дуэт буду петь... Да, как 
бы не забыть! Пошли, голубчик, Наталью взять сардин, водки, 
сыру и еще чего–нибудь. Они, вероятно, и ужинать будут... Ох, 
устала! 
– Гм!.. У меня денег нет! 
– Нельзя же, попочка. Неловко! Не заставляй меня краснеть! 
Через полчаса Наталья посылается за водкой и закуской; Зайкин, напившись чаю и съевши целый французский хлеб, уходит в 
спальню и ложится на постель, а Надежда Степановна и ее гости, 
шумя и смеясь, приступают к повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова и актерские возгласы Смеркалова... За чтением следует длинный разговор, прерываемыйвизгливым смехом Ольги Кирилловны. Смеркалов, на 
правах настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли... 
Далее следует дуэт, а за дуэтом звяканье посуды... Зайкин 
сквозь сон слышит, как уговаривают Смеркалова прочесть 
«Грешницу» и как тот, поломавшись, начинает декламировать. 
Он шипит, бьет себя по груди, плачет, хохочет хриплым басом... 
Зайкин морщится и прячет голову под одеяло. 
– Вам идти далеко и темно, – слышит он час спустя голос Надежды Степановны. – Почему вам не остаться у нас ночевать? 
Коромыслов ляжет здесь, в гостиной. на диване, а вы, Смеркалов, 
на Петиной постели... Петю можно в кабинете мужа положить... 
Право, оставайтесь! 
Наконец, когда часы бьют два, всё смолкает... Отворяется в 
спальной дверь и показывается Надежда Степановна. 
– Павел, ты спишь? – шепчет она. 
– Нет, а что? 
– Поди, голубчик, к себе в кабинет, ляг на диване, а тут, на 
твоей кровати, я Ольгу Кирилловну положу. Поди, милый! Я бы 
ее в кабинете положила, да она боится спать одной... Вставай же! 
Зайкин поднимается, накидывает на себя халат и, взявши подушку, плетется в кабинет... Дойдя ощупью до своего дивана, он 
зажигает спичку и видит: на диване лежит Петя. Мальчик не спит 
и большими глазами глядит на спичку. 
– Папа, отчего это комары не спят ночью? – спрашивает он. 
– Оттого... оттого, – бормочет Зайкин. – оттого, что мы здесь с 
тобой лишние... Даже спать негде! 
– Папа, а отчего это на лице у Ольги Кирилловны веснушки? 

6 

– Ах, отстань! Надоел! 
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться... Он глядит на серое утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из 
суда, завалится спать... Вдруг из–за угла показывается человеческая фигура. 
«Сторож, должно быть...» – думает Зайкин. 
Но, вглядевшись и подойдя поближе, он узнает в фигуре вчерашнего дачника в рыжих панталонах. 
– Вы не спите? – спрашивает он. 
– Да, не спится что то... – вздыхают рыжие панталоны. – Природой наслаждаюсь... Ко мне, знаете ли, приехала с ночным поездом дорогая гостья... мамаша моей жены. С нею прибыли мои 
племянницы... прекрасные девушки. Весьма рад, хотя и... очень 
сыро! А вы тоже изволите природой наслаждаться? 
– Да, – мычит Зайкин, – и я тоже природой... Не знаете ли, нет 
ли тут где–нибудь поблизости какого–нибудь кабака или трактирчика? 
Рыжие панталоны поднимают глаза к небу и глубокомысленно 
задумываются...