Так что же нам делать

Л.Н. Толстой  
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

ТАК ЧТО ЖЕ НАМ 
ДЕЛАТЬ 

 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I ................................................................................................................. 4 
II................................................................................................................ 8 
III............................................................................................................. 12 
IV ............................................................................................................ 17 
V.............................................................................................................. 20 
VI ............................................................................................................ 23 
VII........................................................................................................... 26 
VIII.......................................................................................................... 29 
IX ............................................................................................................ 34 
Х.............................................................................................................. 36 
XI ............................................................................................................ 41 
XII........................................................................................................... 43 
XIII.......................................................................................................... 47 
XIV ......................................................................................................... 53 
XV........................................................................................................... 58 
XVI ......................................................................................................... 63 
XVII........................................................................................................ 66 
XVIII....................................................................................................... 74 
XIX ......................................................................................................... 85 
XX........................................................................................................... 90 
XXI ....................................................................................................... 100 
ХХII...................................................................................................... 108 
XXIII..................................................................................................... 112 
XXIV..................................................................................................... 115 
XXV...................................................................................................... 125 
XXVI..................................................................................................... 131 
XXVII ................................................................................................... 137 
XXVIII.................................................................................................. 143 
XXIX..................................................................................................... 147 
XXX...................................................................................................... 153 
XXXI..................................................................................................... 160 

2 

XXXII ................................................................................................... 165 
XXXIII.................................................................................................. 168 
XXXIV.................................................................................................. 170 
XXXV................................................................................................... 178 
XXXVI.................................................................................................. 179 
XXXVII ................................................................................................ 186 
XXXVIII............................................................................................... 191 
XXXIX.................................................................................................. 207 
XL ......................................................................................................... 220 

 

3 

I 

И спрашивал его народ, что же нам делать? И он сказал в ответ: у кого есть две одежды, тот отдай неимущему; в у кого есть 
пища, делай то же. (Луки III, 10, 11). 
Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут. 
Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не 
истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. 
Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. 
Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, 
то все тело твое будет светло. 
Если же око твое будет худо, то все тело будет темно. Итак, 
если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? 
Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет 
ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, 
а о другом не радеть. Не можете служить богу и мамоне. 
Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам 
есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа во 
больше ли пищи и тело одежды? 
Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? 
или во что одеться? 
Потому что всего этого ищут язычники; в потому что отец ваш 
небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. 
Ищите же прежде царствия божия в правды его, и это все приложится вам. (Мтф. VI, 19 – 25, 31 – 34). 
Ибо легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие. (Мтф. XIX, 24; Луки XVIII, 25; 
Марка X, 25). 
Я всю жизнь прожил не в городе. Когда я в 1881 году переехал 
на житье в Москву, меня удивила городская бедность. Я знаю деревенскую бедность; но городская была для меня нова и непонятна. В Москве нельзя пройти улицы, чтобы не встретить нищих, и 
особенных нищих, не похожих на деревенских. Нищие эти не 
нищие с сумой и Христовым именем, как определяют себя деревенские нищие, а это нищие без сумы и без Христова имени. Московские нищие не носят сумы и не просят милостыни. Большею 
частью они, встречая или пропуская вас мимо себя, только стараются встретиться с вами глазами. И, смотря по вашему взгляду, 

4 

они просят или нет. Я знаю одного такого нищего из дворян. Старик ходит медленно, наклоняясь на каждую ногу. Когда он встречается с вами, он наклоняется на одну ногу и делает вам как будто поклон. Если вы останавливаетесь, он берется за фуражку с 
кокардой, кланяется и просит; если вы не останавливаетесь, то он 
делает вид, что это только у него такая походка, и он проходит 
дальше, так же кланяясь на другую ногу. Это настоящий московский нищий, ученый. Сначала я не знал, почему московские нищие не просят прямо, но потом понял, почему они не просят, но 
все–таки не понял их положения. 
Один раз, идя по Афанасьевскому переулку, я увидал, что городовой сажает на извозчика опухшего от водяной и оборванного 
мужика. Я спросил: 
– За что? 
Городовой ответил мне: 
– За прошение милостыни. 
– Разве это запрещено? 
– Стало быть, запрещено, – ответил городовой. Больного водянкой повезли на извозчике. Я взял другого извозчика и поехал 
за ними. Мне хотелось узнать, правда ли, что запрещено просить 
милостыню, и как это запрещено. Я никак не мог понять, как 
можно запретить одному человеку просить о чем–нибудь другого, и, кроме того, не верилось, чтобы было запрещено просить 
милостыню, тогда как Москва полна нищими. 
Я вошел в участок, куда свезли нищего. В участке сидел за 
столом человек с саблей и пистолетом. Я спросил: 
– За что взяли этого мужика? 
Человек с саблей и пистолетом строго посмотрел на меня и 
сказал: 
– Вам какое дело? – Однако, чувствуя необходимость разъяснить мне что–то, он прибавил: – Начальство велит забирать таких; стало быть, надо. 
Я ушел. Городовой, тот, который привез нищего, сидя в сенях 
на подоконнике, глядел уныло в какую–то записную книжку. Я 
спросил его: 
– Правда ли, что нищим запрещают просить Христовым именем? 
Городовой очнулся, посмотрел на меня, потом не то что нахмурился, но как бы опять заснул и, садясь на подоконник, сказал: 

5 

– Начальство велит – значит, так надо, – и вновь занялся своей 
книжкой. 
Я сошел на крыльцо к извозчику. 
– Ну, что? взяли? – спросил извозчик. Извозчика, видно, заняло тоже это дело. 
– Взяли, – отвечал я. 
Извозчик покачал головой. 
– Как же это у вас, в Москве, запрещено, что ли, просить Христовым именем? – спросил я. 
– Кто их знает! – сказал извозчик. 
– Как же это, – сказал я, – нищий Христов, а его в участок ведут? 
– Нынче уж это оставили, не велят, – сказал извозчик. 
После этого я видал и еще несколько раз, как городовые водили нищих в участок и потом в Юсупов рабочий дом. 
Раз я встретил на Мясницкой толпу таких нищих, человек с 
тридцать. Спереди и сзади шли городовые. Я спросил: 
– За что? 
– За прошение милостыни. 
Выходило, что по закону в Москве запрещено просить милостыню всем тем нищим, которых встречаешь в Москве по нескольку на каждой улице и шеренги которых во время службы и 
особенно похорон стоят у каждой церкви. 
Но почему же некоторых ловят и запирают куда–то, а других 
оставляют? Этого я так и не мог понять. Или есть между ними законные и беззаконные нищие, или их так много, что всех нельзя 
переловить, или одних забирают, а другие вновь набираются? 
Нищих в Москве много всяких сортов: есть такие, что этим 
живут; есть и настоящие нищие, такие, что почему–нибудь попали в Москву и точно в нужде. 
Из этих нищих бывают часто простые мужики и бабы в крестьянской одежде. Я часто встречал таких. Некоторые из них заболели здесь и вышли из больницы и не могут ни кормиться, ни 
выбраться из Москвы. Некоторые из них, кроме того, и загуливали (таков был, вероятно, и тот больной водянкой). Некоторые 
были не больные, но погоревшие, или старые, или бабы с детьми; 
некоторые же были и совсем здоровые, способные работать. Эти 
совсем здоровые мужики, просившие милостыню, особенно занимали меня. Эти здоровые, способные к работе мужики–нищие 
занимали меня еще и потому, что со времени моего приезда в 

6 

Москву я сделал себе привычку для моциона ходить работать на 
Воробьевы горы с двумя мужиками, пилившими там дрова. Два 
эти мужика были совершенно такие же нищие, как и те, которых 
я встречал но улицам. Один был Петр, солдат, калужский, другой 
– мужик, Семен, владимирский. У них ничего не было, кроме 
платья на теле и рук. И руками этими они зарабатывали при 
очень тяжелой работе от 40 до 45 копеек в день, из которых они 
оба откладывали, – калужский откладывал на шубу, а владимирский на то, чтобы собрать денег на отъезд в деревню. Встречая 
поэтому таких же людей на улицах, я особенно интересовался 
ими. 
Почему те работают, а эти просят? 
Встречая такого мужика, я обыкновенно спрашивал, как он 
дошел до такого положения. Встречаю раз мужика с проседью в 
бороде, здорового. Он просит; спрашиваю его, кто он, откуда. Он 
говорит, что пришел на заработки из Калуги. Сначала нашли работу – резать старье в дрова. Перерезали все с товарищем у одного хозяина; искали другой работы, не нашли, товарищ отбился, и 
вот он бьется так вторую неделю, проел все, что было, – ни пилы, 
ни колуна не на что купить. Я даю деньги на пилу и указываю 
ему место, куда приходить работать. Я вперед уже уговорился с 
Петром и Семеном, чтобы они приняли товарища и подыскали 
ему пару. 
– Смотри же, приходи. Там работы много. 
– Приду, как не прийти! Разве охота, – говорит, – побираться. 
Я работать могу. 
Мужик клянется, что придет, и мне кажется, что он не обманывает, а имеет намерение прийти. 
На другой день прихожу к знакомым мне мужикам. Спрашиваю, приходил ли мужик. Не приходил. И так несколько человек 
обманули меня. Обманывали меня и такие, которые говорили, что 
им нужно только денег на билет, чтобы уехать домой, и через неделю попадались мне опять на улице. Многих из них я признал 
уже, и они признали меня и иногда, забыв меня, повторяли мне 
тот же обман, а иногда уходили, завидев меня. Так я увидал, что в 
числе и этого разряда есть много обманщиков; но и обманщики 
эти были очень жалки; все это были полураздетые, бедные, худые, болезненные люди; это были те самые, которые действительно замерзают или вешаются, как мы знаем по газетам. 

7 

II 

Когда я говорил про эту городскую нищету с городскими жителями, мне всегда говорили: «О! это еще ничего – все то, что вы 
видели. А вы пройдите на Хитров рынок и тамошние ночлежные 
дома. Там вы увидите настоящую «золотую роту». Один шутник 
говорил мне, что это теперь уже не рота, а золотой полк: так их 
много стало. Шутник был прав, но он бы был еще справедливее, 
если бы сказал, что этих людей теперь в Москве не рота и не 
полк, а их целая армия, думаю, около 50 тысяч. Городские старожилы, когда говорили мне про городскую нищету, всегда говорили это с некоторым удовольствием, как бы гордись передо мной 
тем, что они знают это. Я помню, когда я был в Лондоне, там старожилы тоже как будто хвастались, говоря про лондонскую нищету. Вот, мол, как у нас. 
И мне хотелось видеть эту всю нищету, про которую мне говорили. Несколько раз я направлялся в сторону Хитрова рынка, 
но всякий раз мне становилось жутко и совестно. «Зачем я пойду 
смотреть на страдания людей, которым я не могу помочь?» – говорил один голос. «Нет, если ты живешь здесь и видишь все прелести городской жизни, поди, посмотри и на это», – говорил другой голос. 
И вот в декабре месяце третьего года, в морозный и ветреный 
день, я пошел к атому центру городской нищеты, к Хитрову рынку. Это было в будни, часу в четвертом. Уже идя по Солянке, я 
стал замечать больше и больше людей в странных, не своих одеждах и в еще более странной обуви, людей с особенным нездоровым цветом лица и, главное, с особенным общим им всем пренебрежением ко всему окружающему. В самой странной, ни на 
что не похожей одежде человек шел совершенно свободно, очевидно без всякой мысли о том, каким он может представляться 
другим людям. Все эти люди направлялись в одну сторону. Не 
спрашивая дороги, которую я не знал, я шел за ними и вышел на 
Хитров рынок. На рынке такие же женщины в оборванных капотах, салопах, кофтах, сапогах и калошах и столь же свободные, 
несмотря на уродство своих одежд, старые и молодые, сидели, 
торговали чем–то, ходили и ругались. Народу на рынке было мало. Очевидно, рынок отошел, и большинство людей шло в гору 
мимо рынка и через рынок, все в одну сторону. Я пошел за ними. 
Чем дальше я шел, тем больше сходилось все таких же людей по 

8 

одной дороге. Пройдя рынок и идя вверх по улице, я догнал двух 
женщин: одна старая, другая молодая. Обе в чем–то оборванном 
и сером. Они шли и говорили о каком–то деле. 
После каждого нужного слова произносилось одно или два 
ненужных, самых неприличных слова. Они были не пьяны, чем–
то были озабочены, и шедшие навстречу, и сзади и спереди, мужчины не обращали на эту их странную для меня речь никакого 
внимания. В этих местах, видно, всегда так говорили. Налево были частные ночлежные дома, и некоторые завернули туда, другие 
шли дальше. Взойдя на гору, мы подошли к угловому большому 
дому. Большинство людей, шедших со мною, остановилось у этого дома. По всему тротуару этого дома стояли и сидели на тротуаре и на снегу улицы все такие же люди. С правой стороны 
входной двери – женщины, с левой – мужчины. Я прошел мимо 
женщин, прошел мимо мужчин (всех было несколько сот) и остановился там, где кончалась их вереница. Дом, у которого дожидались эти люди, был Ляпинский бесплатный ночлежный дом. 
Толпа людей были ночлежники, ожидающие впуска. В 5 часов 
вечера отворяют и впускают. Сюда–то шли почти все те люди, 
которых я обгонял. 
Я остановился там, где кончалась вереница мужчин. Ближайшие ко мне люди стали смотреть на меня и притягивали меня 
своими взглядами. Остатки одежд, покрывавших эти тела, были 
очень разнообразны. Но выражение всех взглядов этих людей, 
направленных на меня, было совершенно одинаково. Во всех 
взглядах было выражение вопроса: зачем ты – человек из другого 
мира – остановился тут подле нас? Кто ты? Самодовольный ли 
богач, который хочет порадоваться на нашу нужду, развлечься от 
своей скуки и еще помучить нас, или ты то, что не бывает и не 
может быть, – человек, который жалеет нас? На всех лицах был 
этот вопрос. Взглянет, встретится глазами и отвернется. Мне хотелось заговорить с кем–нибудь, и я долго не решался. Но пока 
мы молчали, уже взгляды наши сблизили нас. Как ни разделила 
пас жизнь, после двух, трех встреч взглядов мы почувствовали, 
что мы оба люди, и перестали бояться друг друга. Ближе всех ко 
мне стоял мужик с опухшим лицом и рыжей бородой, в прорванном кафтане и стоптанных калошах на босу ногу. А было 8 градусов мороза. В третий или четвертый раз я встретился с ним глазами и почувствовал такую близость с ним, что уж не то что совестно было заговорить с ним, но совестно было не сказать чего–

9 

нибудь. Я спросил, откуда он. Он охотно ответил и заговорил; 
другие приблизились. Он смоленский, пришел искать работы на 
хлеб и подати. «Работы, говорит, – нет, солдаты нынче всю работу отбили. Вот и мотаюсь теперь; верьте богу, – не ел два дня», – 
сказал он робко с попыткой улыбки. Сбитенщик, старый солдат, 
стоял тут. Я подозвал. Он налил сбитня. Мужик взял горячий 
стакан в руки и, прежде чем пить, стараясь не упустить даром тепло, грел об него руки. Грея руки, он рассказывал мне свои похождения. Похождения или рассказы про похождения почти все 
одни и те же: была работишка, потом перевелась, а тут в ночлежном доме украли кошель с деньгами и с билетом. Теперь нельзя 
выйти из Москвы. Он рассказал, что днем он греется по кабакам, 
кормится тем, что съедает закуску (куски хлеба в кабаках); иногда дадут, иногда выгонят; ночует даром здесь в Ляпинском доме. 
Ждет только обхода полицейского, который, как беспаспортного, 
заберет его в острог и отправит по этапу на местожительства. 
«Говорят, в четверг будет обход, – сказал он, – тогда заберут. 
Только бы до четверга добиться». (Острог и этап представляются 
для него обетованной землей.) 
Пока он рассказывал, человека три из толпы подтвердили его 
слова и сказали, что они точно в таком же положении. 
Худой юноша, бледный, длинноносый, в одной рубахе на 
верхней части тела, прорванной на плечах, и в фуражке без козырька, бочком протерся ко мне чрез толпу. Он не переставая 
дрожал крупной дрожью, но старался улыбаться презрительно на 
речи мужиков, полагая этим попасть в мой тон, и глядел на меня. 
Я предложил и ему сбитню; он также, взяв стакан, грел об него 
руки и только что начал что–то говорить, как его оттеснил большой, черный, горбоносый, в рубахе ситцевой и жилете, без шапки. Горбоносый попросил тоже сбитня. Потом старик длинный, 
клином борода, в пальто, подпоясан веревкой и в лаптях, пьяный. 
Потом маленький, с опухшим лицом и с слезящимися глазами в 
коричневом нанковом пиджаке и с голыми коленками, торчавшими в дыры летних панталон, стучавшими друг о друга от дрожи. Он не мог удержать стакан от дрожи и пролил его на себя. 
Его стали ругать. Он только жалостно улыбался и дрожал. Потом 
кривой урод в лохмотьях и опорках на босу ногу, потом что–то 
офицерское, потом что–то духовного звания, потом что–то 
странное, безносое, – все это голодное и холодное, умоляющее и 
покорное теснилось вокруг меня и жалось к сбитню. Сбитень вы
10 

пили. Один попросил денег; я дал. Попросил другой, третий, и 
толпа осадила меня. Сделалось замешательство, давка. Дворник 
соседнего дома крикнул на толпу, чтоб очистили тротуар против 
его дома, и толпа покорно исполнила его приказание. Явились 
распорядители из толпы и взяли меня под свое покровительство – 
хотели вывести из давки, но толпа, прежде растянутая по тротуару, теперь вся расстроилась и прижалась ко мне. Все смотрели на 
меня и просили; и одно лицо было жалче и измученнее и униженнее другого. Я роздал все, что у меня было. Денег у меня было немного: что–то около 20 рублей, и я с толпою вместе вошел в 
ночлежный дом. 
Ночлежный дом огромный. Он состоит из четырех отделений. 
В верхних этажах – мужские, в нижних – женские. Сначала я вошел в женское; большая комната вся занята койками, похожими 
на койки 3–го класса железных дорог. Койки расположены в два 
этажа – наверху и внизу. Женщины, странные, оборванные, в одних платьях, старые и молодые, входили и занимали места, которые внизу, которые наверху. Некоторые старые крестились и поминали того, кто устроил этот приют, некоторые смеялись и ругались. Я прошел наверх. Там также размещались мужчины; между ними я увидал одного из тех, которым я давал деньги. Увидав его, мне вдруг стало ужасно стыдно, и я поспешил уйти. И с 
чувством совершенного преступления я вышел из этого дома и 
пошел домой. Дома я вошел по коврам лестницы в переднюю, 
пол которой обит сукном, и, сняв шубу, сел за обед из 5 блюд, за 
которым служили два лакея во фраках, белых галстуках и белых 
перчатках. 
Тридцать лет тому назад я видел в Париже, как в присутствии 
тысячи зрителей отрубили человеку голову гильотиной. Я знал, 
что человек этот был ужасный злодей; я знал все те рассуждения, 
которые столько веков пишут люди, чтобы оправдать такого рода 
поступки; я знал, что это сделали нарочно, сознательно; но в тот 
момент, когда голова и тело разделились и упали в ящик, я ахнул 
и понял не умом, не сердцем, а всем существом моим, что все 
рассуждения, которые я слышал о смертной казни, есть злая чепуха, что сколько бы людей ни собралось вместе, чтобы совершить убийство, как бы они себя ни называли, убийство худший 
грех в мире, и что вот на моих глазах совершен этот грех. Я своим присутствием и невмешательством одобрил этот грех и принял участие в нем. Так и теперь, при виде этого голода, холода и 

11 

унижения тысячи людей, я не умом, не сердцем, а всем существом моим понял, что существование десятков тысяч таких людей 
в Москве, тогда, когда я с другими тысячами объедаюсь филеями 
и осетриной и покрываю лошадей и полы сукнами и коврами, что 
бы ни говорили мне все ученые мира о том, как это необходимо, 
– есть преступление, не один раз совершенное, но постоянно совершающееся, и что я, с своей роскошью, не только попуститель, 
но прямой участник его. Для меня разница этих двух впечатлений 
была только в том, что там все, что я мог сделать, это было то, 
чтобы закричать убийцам, стоявшим около гильотины и распоряжавшимся убийством, что они делают зло, и всеми средствами 
стараться помешать. Но и делая это, я мог вперед знать, что этот 
мой поступок не помешает убийству. Здесь же я мог дать не 
только сбитень и те ничтожные деньги, которые были со мной, но 
я мог отдать и пальто с себя и все, что у меня есть дома. А я не 
сделал этого и потому чувствовал, и чувствую, и не перестану 
чувствовать себя участником постоянно совершающегося преступления до тех пор, пока у меня будет излишняя пища, а у другого совсем не будет, у меня будут две одежды, а у кого–нибудь 
но будет ни одной. 

III 

В тот же вечер, когда я вернулся из Ляпинского дома, Я рассказывал свое впечатление одному приятелю. Приятель – городской житель – начал говорить мне не без удовольствия, что это 
самое естественное городское явление, что я только по провинциализму своему вижу в этом что–то особенное, что всегда это 
так было и будет, что это должно так быть и есть неизбежное условие цивилизации. В Лондоне еще хуже... стало быть, дурного 
тут ничего нет и недовольным этим быть нельзя. Я стал возражать своему приятелю, но с таким жаром и с такою злобою, что 
жена прибежала из другой комнаты, спрашивая, что случилось. 
Оказалось, что я, сам не замечая того, со слезами в голосе кричал 
и махал руками на своего приятеля. Я кричал: «Так нельзя жить, 
нельзя так жить, нельзя!» Меня устыдили за мою ненужную горячность, сказали мне, что я ни о чем не могу говорить спокойно, 
что я неприятно раздражаюсь, и, главное, доказали мне то, что 

12