Слово живое и мертвое
Покупка
Основная коллекция
Тематика:
Общие вопросы. Лингвистика
Автор:
Суматохина Любовь Валерьевна
Год издания: 2006
Кол-во страниц: 5
Дополнительно
Уровень образования:
Аспирантура
Артикул: 617658.01.99
Скопировать запись
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов.
Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в
ридер.
t - ф ' ■ ■■ ■ ^■ =кЧМ1^^.' :: Eiiii] :;-*. •'.гЛ Г :? -'^ |н4р^;гл'^г ш
ББК 74.055 Печатается по решению Д 85 РИС НовГУ Рег!ензенты: доктор филологических наук, Т.К. Батурова кандидат педагогических наук, В.А. Си.пьченко Издание осуществлено при финансовой поддержке РГНФ, проект М} 06-04~03402г Статьи сборника основаны на докладах ежегодных научных чтений, приуроченных ко дню памяти святителя Никиты, епископа Новгородского. Сборник посвящен 900-летию Новгородского Анто- ниева монастыря и обращен к историческому, а также теоретическому исследованию духовного своеобразия русской словесности в ее развитии от XII века до настоящего времени. Издание может быть полезно преподавателям высшей и средней школы, аспирантам, студентам и всем, изучающим русское художественное самосознание. ISBN 5-98769-020-Х ББК 74.055 © НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2006 О А,В. Моторин, Г.А. Орлова, составление, 2006
л.в. Суматохина С л о в о ЖИВОЕ И МЕРТВОЕ (н а р о д н а я э т и м о л о г и я в п о в е с т и И.С. Ш м е л е в а «Ку л и к о в о п о л е») Богатый, меткий, точный народный язык И.С. Шмелева давно по достоинству оценен исследователями и почитателями его творчества. «Я учился сызмальства народным выражениям, и моё ухо очень чутко», - писал он', Народная этимология - характерная черта стиля Шмелева. Повествовательная форма сказа, признанным мастером которой был писатель, со времен Лескова включает в себя прием народной этимологии. Выполняя отчасти функцию выражения комического, эти «искаженные» слова свидетельствуют о стремлении народного сознания всякое малопонятное слово нась!тить конхретнь[м содержанием. В устах «няни из Москвы», например, такие слова обретают яркую оценочную окраску; «оратели» (ораторы), «кру ги-задка» (куртизанка), «усклизнул» (ускользнул)^. Все это точные и меткие оценки людей и событий, идущие от сердца много пережившей простой русской женщины. Вдохновенно характеризуя язык Шмелева, И.А. Ильин призывал читателя его произведений заметить «за этим величайшим простодушием <...> стихию глубокомыслия, иногда укрытую в простой, нежданно-естественной игре слов... И не то это игра слов, не то лучик острой мысли, не то глубокое прозрение»^. Не иначе как «глубокое прозрение» воспринимается народная этимология в тексте повести Шмелева «Куликово Поле». Здесь народная этимология перестает быть забавным словотворчеством и гораздо более напоминает о пословице: «Глас народа - глас Божий». Герой-повествователь «Куликова Поля» становится свидетелем чуда - явления святого преп. Сергия Радонежского, переживает не менее чудесное явление - обретение веры неверующим интеллигентом - и сам, «Фома», исцеляется от маловерия. Вся повесть пронизана идеей восстановления разрушенного мира, разорванных связей. Связывается воедино пространство (Кз'ликово Поле ~ Сергиев Посад). Смыкается время в едином переживании бессмертия: «две субботы - слились теперь в о дн у, так поразительно с овпали» (2, 163) - 25 октября, родительская, Дмитриевская суббота, и 7 ноября, восьмая годовщина Октября; Куликовская битва с татарами - и «новое иго». Соприкасаются в единой вере разные сословия, части одного смертельно раненного народного тела (Василий Сухов и «барин» Среднев). Сама композиция повести обращает внимание читателя на трагический разрыв между образованным слоем и народом. Если в первой части говорится о «простоте приятия верующей душой» чудесного события, то «во “втором действии”, в Сергиевом Посаде, “приятие” происходит по
другому; происходит мучительно, с протестом, как бы с насилием над собой, с ощупыванием, и, в итоге, как у Фомы, с надрывом и восторгом» (2, 140-141), Трагический раскол между народом и интеллигенцией до революции чувствовали многие, может быть, наиболее выразительно о нем написал А. Блок: «Иногда сомневаешься в этом, но, кажется, это действительно так, то есть есть действительно не только два понятия, но две реальности: народ и интеллигенция; полтораста миллионов с одной стороны и несколько сот тысяч - с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном»''. В повести Шмелева показано начало мучительного, через страдания, исцеления народной души от этой духовной болезни. Слово - чудесное, священное, животворящее - играет в этом процессе первостепенную роль. «Слова его, - писал о языке Шмелева И. А. Ильин, - не раскопаны в филологических курганах и не красуются, как самоценные величины; они суть верные и точные знаки образных событий и духовных обстояний»^. В одухотворяющем, вселяющем надежду и радость образе преподобного Сергия Радонежского подчеркнуто слово, которым он благословляет исстрадавшихся героев повести: «Старец ласково “возгласил, голосом приятным”: - Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Мир ти, чадо. От слов церковных, давно неслышимых, от приятного голоса, от светлого взора старца... - повеяло на Сухова покоем» (2, 138). «Старец сказал - “ласково-вразумительно, будто хотел утешить”: - Не смущайся, чадо, и не скорби. Милость дает Господь, Светлое Благовестив. Крест Господень - знамение Спасения. От этих священных слов стало в груди Сухова просторно - “всякую тягость сняло”« (2, 139). «... Старец <...> вынул из лукошка небольшой медный крест, “блеснувший”, благословил им все и сказал, “внятно и наставительно”: - Радуйтеся Б л а г о в е с т и ю . Раб Божий Василий, лесной дозорщик, знакомец и доброхот, обрел сей Крест Господень на Куликовом Поле и волею Господа посылает в знамение Спасения. - Он, - рассказывала Олечка, - сказал лучше, но я не могла запомнить. ~ Проще и... глубже... - поправил Среднев, - и я невольно почувствовал какую-то особенную силу в его словах... затрудняюсь определить... проникновенную, духовную?..» (2, 155). Слово утоляет мучительную духовную жажду героев, дает им радость, надежду, утешение. Но есть и иное слово в повести, слово бессильное и мертвое. Рассуждения Среднева сопровождаются неприятными для рассказчика усмешками, подмигиваниями, хохотом, «ужимками». В рассказ Оли он вносит «поправки и пояснения в своем стиле» (2, 152-153). Это дисгармоничное слово человека, растерявшего «все точки опоры», но все еще малодушно цепляющегося за «маленькое земное знание», гордящегося тем, что у него «“чердачок” превалирует» (2, 153). «Па-па, не укрывайся же за слова! - умоляет его дочь, - <...> всё, чем ты жил... разве уже не рухнуло?!» (2, 161). В свете сказанного рассмотрим теперь эпизод повести, который может гюказаться второстепенным, не связанным непосредственво с основной сюжетной линией. Однако Шмелев уделяет ему значительное место, дважды возвращаясь к его истолкованию, в процесс которого вовлечены почти все герои повести. Мы имеем возможность еще раз убедиться в точности оценки И.А. ]Ильина, писавшего, что повествование Шмелева «всегда не- развлеченно плывет в главном русле и ведет главную линию', этой линии служит каждс е слово, каждый перерыв, каждая пауза»*. Речь идет о сцене у ворот Лавры, которой встречает героя- повествователя Сергиев Посад. Абсурд! Абсурд!! - Потом - невнятное бормотание, в котором различаю что-то латинское, напомнившее мне из грам1матики Шульца и Хо- добая уложенные в стишок предлоги: “антэ-апуд-ад-адверзус”...; и снова с болью, с недоумением: -Абсурд!.. Абсурд! <...> Я различаю в бормотанье, будто он с кем-то спорит, в н у т р и с е б я : - Это же абсолют-но... импоссибиле!.. Аб-солю-тно!.. Аб-солют-но!! Это же контрадикцию!.. “Антэ-апуд-ад-адверзус...” абсолю-тно!.. Абсурд!.. Аб-сурд!.. Бородатые мужики с кнутьями, - видимо, приехавшие на базар крестьяне, - глядят на него уг|5Юмо, вдумчиво, ждут чего-то. Слышу сторожкий шепот: - Вон чего говорит, “ад отверзу”!.. “Об-со-лю”1 Чего говорит-то. “ Стало-ть ему известно... Какого-то Абсурду призывает... святого может. - Давно сидит и сидит — не сходит с своего места... ждет,.. Ему и открывается, такому...» (2, 146, 147). Приват-доцент, гюгерявший рассудок, без конца повторяет одни и те же бессвязные слова и предлоги - мертвые иноязычные, «культурные» слова, рассыпающиеся на бессмысленные элементы. А стоящие вокруг мужики воспринимают их как слова церковнославянские, как фрагменты небесной Истины, открывающиеся Христа ради юродивому. По словам «бывшего профессора Академии», «бедняга Сергей Иванович спутал “залоги”, выражаясь этимологически-глагольной формой» (2, 149), не осознал, что надругательство над Лаврой и святыми мощами - наг сильственное, вызвано отнюдь не растратой золотого духовного запаса нации: «ворота з а т в о р е н ы , и лампады п о г а ш е н ы ! . . Выражено в страдательном заг(оге» (2, 150). Характернейшая для чуткого к языку Шмелева
«грамматическая» метафора! В сухой грамматике, в языковой форме герой повести находит живое содержание. Одной из важнейших идей повести «Куликово Поле» является мысль В.О. Ключевского, высказанная им в статье «Значение преп. Сергия Радонежского для русского народа и государства»: «Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения»’. «Творя память преп. Сергия, - писал Ключевский, - мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты. Ворота лавры пр(5п. Сергия затворятся и лампады над его гробницей погаснут только то1’да, когда мы растратим этот запас без остатка, не пополняя его»®. Приведенный выше эпизод из повести Шмелева представляется нам ярчайшим подтверждением этих мыслей русского историка. В нем раскрывается как трагическая ошибка интеллигента, потерявшего разум в своем отчаянии, так и глубинная правота православного народа, который «сердцем прав» и «сердцем з н а е т ; Преподобный з д е с ь , с ним... со всем народом, ходит по народу, с о к р ы т ы й » (2, 149). Характерно, что самым мудрым истолкователем народной этимологии в повести оказывается молодая девушка, дочь Среднева Оля (значимое для Шмелева имя!), о которой повествователь, любуясь ею, размышляет: «Какая она несовременная: извечное что-то в ней, за-земное... такие были христианские мученицы-девы» (2, 160). Оля становится для отца своеобразным толмачом, переводчиком церковных слов и истин, понимание которых утрачено образованным слоем: «Он предложил старцу поужинать с ними, напиться чаю, но старец “как-то особенно тонко уклонился, не приняв и не отказав”: - Завтра день н е д е л ь н ы й , повечеру не вкушают. Среднев тогда не понял, что значит - “день недельный”. Оля после ему сказала, что значит - “день воскресный”« (2, 156). Сравним - в первой части повести говорится: «Сухов определял, что старец говорил “священными словами, церковными, как Писание писано”, но ему было всё понятно» (2, 138-139). Олина интерпретация выделенного нами эпизода повести оказывается самой точной и исчерпывающей: «-Не кощунствуй, папа! - крикнула Олечка с укором. - <...> Бедный Сергей Иванович как бы Христа ради юродивый теперь, через него правда вопиет к Богу, и народ понимает это и принимает по-своему <.. .> - Да, мужички по-своему понимают... и, знаете, очень остроумно выуживают из его темных словес - с в о е . Сергей Иванович путается в своих потемках, шепчет или выкрикивает: “На-ша традиция... на-ши традиции” - амужикисвое слышат: “Наше о т р о д и т с я ”! Недурно?..
- и они се-рдцем правы!.. - отозвалась Олечка. - Они правдой своей живут, слушают внутреннее в себе, и им о т к р ы в а е т с я . Я дополнил, рассказав, как из “ад-адверзус”они вывели “ад отверзу”, а из “абсолютн1э” - “обсолю”. Среднев расхохотался. - Чего тут смешного, папа!.. Верят, что “ад отворится”, и все освободятся... и будет не гниение и грязь, а чистая и крепкая жизнь, - “обсолит- ся”!.. Только нужно истинную “соль”, а не ту, которая величала себя - “солью земли” (2, 152). Так Шмелев возвращает читателя к мысли, заявленной в начале повести бывшим следователем — мысли о духовном невежестве большей части русской интеллигенции, горделиво считавшей себя «солью земли». Эта «соль» потеряла свою силу и стала ни на что не годной: «Ни древнейших наших обител ей не знаем, ни летописей не видали в глаза, даже родной истории не знаем путно, Иваны Непомнящие какие-то <...> В чужие соборы шли, все галереи истоптали, а Икону свою открыли перед самым провалом в ад» (2, 134). В публицистике Шмелева эта идея выражена еще более откровенно, с болью и острым чувством вины: «Русская интеллигенция, роковым образом, н е с м о г л а с о з д а т ь к р е п к о г о н а ц и о н а л ь н о г о я д р а , к к о т о р о м у бы т я н у л о с ь с а м о е с и л ь н о е , с а м о е я р к о е по т а л а н т а м из в с е г о р у с с к о г о , ж и в о го . Не было н ационал ьно воспитанной, сильной, русской интеллигенции» (2, 486). Завершает свою повесть Шмелев тем идеальным осознанием интеллигенцией своей миссии, о котором мечтал долгие годы, до самой смерти: «...Идеалисты, дети родной культуры, мы теперь обрели верную основу, таинственно нам дарованную веру. И поняли, оба поняли, что идеалы наши питались ее с в е т о м » (2, 164). Происходит это духовное исцеление не только потому, что свершилось чудо, но, прежде всего, потому, что душа жаждет исцеления. Красота и гармония живого Слова, заключающего в себе Истину, очищает героев от лживой словесной шелухи. «Всё тленно, но “Слову жизнь дана”, - говорил И.С. Шмелев на чествовании нобелевского лауреата И.А. Бунина. - Слово звучит, живет, животворит, — слово великого искусства. И если бы уже не было России, - Слово ее создаст духовно»®.