Арабески


                 ' ,                     Г'''? JJ*7 \ ' '• •
                                   -*• ‘           '..'Гл
         ' '^АНДРЕЙ БЪЛЫЙ





АРАБЕС К И


     Книга статей.






Ч Книгоиздательство «Муеагетъ». Москва 19115'

МОСКВА.- 1911.
Типограф1я Русскаго Товарищества, Мыльниковъ пер., соб. доит.. Телвфои! 18-35.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВЬЯ.



    Въ „Арабескахъ“ я собираю циклъ статей, долженствующий на прим-Ьрахъ конкретизировать rfe об-шдя положешя. который я нам^тилъ въ своей книг^ ,,С имв о л и з мъе. Отвлеченная терминология н^кото-рыхъ статей, нанечатанныхъ въ „Символизм^⁶, не давала возможности конкретно показать жизненную значимость высказываемыхъ положений. Въ „Арабе-скахъ¹¹ я стараюсь не доказывать, но показывать. Этимъ и обусловлена некоторая образность языка, за которую — предвижу — критика будетъ меня упрекать въ импресстонизм’Ь. Нисколько фрааъ изъ книги моей „Лугъ зеленый^ навели одну почтенную газету на мысль о моей безпринципности, хотя содержите веЬхъ статей—строго принцишальяо; я утЬшаю себя мыслью, что некогда та же газета встретила весьма сочувственно явно „декадентскую^ для нея книгу мою, „Др аматическую си м ф о н 1ю“, принявъ ее... за

II


 народно на декадентовъ. Вообще въ методахъ изложена мысли я хот'Ьл’ь бы считаться и съ газетной критикой, но... увы: я никогда де сумею ей угодить. Отвлеченный языкъ ей столь же чуждъ, какъ и образный; философш и поэзию газетная критика одинаково црезираетъ. Ну, а разжевывать свои мысли иди образы до ясности ходячихъ мыслей и общихъ положенш толпы я предоставляю понуляризаторамъ. Нельзя одновременно делать два дела: всматриваться въ окружаю-щ!я явлешя литературной жизни, чтобы живо на нихъ отзываться, и одновременно разжевывать ихъ толпе; пусть читаютъ меня гЬ, кому я понятенъ и интересенъ; среди нихъ, верю, найдутся люди, которые сум'йютъ передать мои мысли массамъ въ более общедоступной форме.
    Къ „Ар абескамт>" я прилагаю особый отдели „Л и т е р а т у р и ы й д н е в н и к ъ й; въ него входятъ мнойя изъ моихъ публицистическихъ и полемиче-екихъ зам'Ьтокъ; я расположилъ ихъ въ извйетномъ порядке такъ, чтобы сумма этихъ зам-Ьтокъ нарисовала картину завершенной уже литературной эпохи. ’ Имеыно.въ силу того, что известный перюдъ развитая ' такъ называемаго символизма законченъ, я и считаю - интересными поместить н'Ькоторыя заметки. съ поле-> мическимъ лыломъ которыхъ я въ настоящее время ■ уже не согласенъ (сюда полемика съ Иваиовымъ, Бло-комъ, съ мистическими анархизм о:мъ.; все это хотя и недавнее прошлое, но все же—прошлое; и какъ прошлое, оно нредставляетъ архивъ для будущаго историка. Я смотрю на свой „Дневникъ“ . именно какъ - на архивъ, и потому убедительно прошу некоторых'!, авторовъ, съ которыми я некогда полемизировали,

in


не обижаться на то, что ишля статьи мои я помещаю въ той резкой формЪ, въ какой оетЬ некогда были написаны. Недавнхй перюдъ развиты молодого рус-скаго искусства интересенъ и характеренъ со в&Ьми своими угловатостями. И я не считаю нужнымъ закруглять и выравнивать т'Ь ивъ своихъ полемических^ зам^токъ, съ тономъ которыхъ въ настоящее время я такъ несогласенъ.


      Тувисъ.
  ■Январь, 1911 г.


Андрей БплыЯ.

ТВОРЧЕСТВО ЖИЗНИ.

     ,            ПРОРОКЪ БЕЗЛИЧ1Я.

        „Фалькъ вскочилъ окончательно взбешенный. Что тамъ такое?"
        Такова первая фраза перваго по значительности романа Пшибышевскаго. Таковъ лаконизиъ писателя, сумевшаго въ одной фразе дать матереалъ для определения прёемовъ своего письма. Подлежащее, сказуемое, определение—а между т^мъ все элементы творчества Пшибышевскаго; одна фраза—и въ ней водораздЬлъ двухъ стихёй, отделяющей творчество вели-кихъ писателей середины XIX столеВя отъ писателей конца века; одна фраза—а мы уже чувствуемъ: что-то произошло.
       Что же произошло?
        „Фалькъ вскочилъ окончательно взбешенный",—и первый абрисъ литературной физгономги готовъ. Всмотримся пристально въ эту фразу: дано имя героя (Фалькъ), дана подчеркнутая стремительность вн^шняго движения (вскочилъ, а не всталъ), дана подчеркнутая стремительность дви-женёя внутренняго (вскочилъ не разсерженный, а взбй шенный и более того: окончательно взбешенный). И тутъ, и тамъ и движете тЬла, и движете души заботливо определены, съ точностью взвешены: судорогой мускуловъ и судорогой душевнаго движенёя бросаетъ въ насъ Пшибышевскёй, такъ сказать, съ места въ карьеръ.
        Но кто же герой, судорожно вскакивающей и судорожно закипакшцй гнЬвомъ уже въ первой фразе объемистаго романа?
        Вместо определенен героя, вместо описашя его наружности, вместо описан!я места и времени действёя, просто, ничего не говорящее имя Фалькъ. И вскакиваетъ передъ нами этртъ Фалькъ прямо, такъ сказать, въ пространстве.
    Описание героя, фабула, место и время действен отодвигается на второй плат,; всЬ эти подробности бросаются ав-е*

АРАБЕСКИ.

    торомъ потомъ, вскользь, нехотя: мы должны ихъ ловить вс*Ь до одной, чтобы самимъ возсоздать канву изображаемые действий; между т4мъ эта канва у писателей добраго стараго времени выдвигалась на первый планъ, а потомъ уже после долгихъ пояснений автора появлялся герой со своими поступками, встреченный нами, какъ старый знакомецъ.
        А вотъ у Пшибышевскаго прямо изъ мрака неизвестности на сцену выскакиваетъ ’ какой-то Фалькъ и начинаетъ пе-редъ нами судорожно беситься.
        „Онъ усталый... тпелъ домой. Его знобило“. Такъ начинаетъ онъ въ друтомъ романе.
        „Гордонъ низко наклонился впередъ и остановили на Остапе пронизывающтй безпокой-ный взглядъ“. Такъ начинается романъ „Дети Са-\[ таны“. Здесь опять въ неизвестное время, въ неизвест-номъ пространстве какой-то неведомый Гордонъ не просто наклоняется, а склоняется низко, чтобы не просто бросить взглядъ, а взглядъ пронизывающи остановить на каюомъ-то Остапе.
        Или: „Черкасск1й сидйлъ, задумавшиеь“ („Сыны земли® )■
        И такъ далее, и такъ- далее...            _ 1 Съ места въ карьеръ бросаются на насъ гёрбгГ Пшибышевскаго, скрежещутъ зубами, сокращаютъ и выпрямляют^ мускулы, кидаются на женщияъ, лобзаютъ и убегаютъ въ тьму.
        Съ места въ карьеръ начинаютъ кипеть они гневомъ, изливаться въ жалобахъ—и потомъ расплываются въ облако причудливыхъ сновъ самого Пшибышевскаго.
        Судорога души и судорога мускуловъ всегда у пего съ места въ карьеръ. Но связь между обеими судорогами, определяемая психо-физическою причинностью, открывается после; да и то лишь тогда, когда мы сами захотимъ открыть эту связь. Иначе и мотивы отдельныхъ поступковъ, даже более того, — связь фабулы разлагается у Пшибышевскаго на хаосъ движений дупгевныхъ и на механику движений внеш-нихъ. Движете внешнее лишь накладывается на движете внутреннее: связь—выпадаетъ.